Профессор Влад
Шрифт:
Порой ему взбредало на ум по-мальчишески созорничать, - от чего я чуть заикой не становилась. Вот, например, как-то раз, поздним вечером, спускаемся мы с ним рука об руку в пустой темный факультетский холл и натыкаемся… - на кого же?..
– да все на нее, Елизавету Львовну, которая, прихорашиваясь перед (хоть и тусклым) зеркалом, отлично видит, что происходит у нее за спиной. И тут этот дурак ничтоже сумняшеся хватает меня в объятия - и, как ни в чем не бывало, целует взасос!.. Я чуть ума не решилась от испуга, полагая, что у Елизаветы от такого зрелища должны, по меньшей мере, вылезти на лоб зеленые глаза; однако в следующий миг она подошла к нам, улыбаясь чуть натянуто, но любезно (весь препод- и админсостав души во Владе не чаял!), и с явным одобрением обратилась к моему кавалеру: - Что, Владимир Павлович, отчитываетесвоих студенток? Правильно-правильно, нечего им спуску давать, лентяйкам!
– на что Влад, ничуть
Когда минут пять спустя мы вышли на улицу и я - еще слегка смурная от пережитого шока - с досадой попеняла ему за идиотское лихачество, он успокоил меня, объяснив, что, мол, так уж устроена наша психика: люди в упор не видят того, что у них перед глазами, если оно хоть чуть-чуть не вписывается в привычную им картину мира, - так что мы с ним, в сущности, ничем не рискуем.
Он был прав. В день Владова шестидесятишестилетия - помню, я так ждала этой даты, готовилась, обдумывала подарок!..
– захожу по-свойски, без стука, в его кабинет… и с изумлением вижу, что попала в самый разгар застолья: компания из трех веселых деканатских теток (с размякшей Елизаветой Львовной во главе) вальяжно расселась вокруг нашегостола, на тарелке у каждой - мощный кусок бисквитного торта с кремом и розочками, и все за милую душу хлещут нашлюбимый коньячок «Хеннесси». Вот так сюрприз!.. Не успела я в испуге отступить за дверь, как дамы приветственно замахали руками, вразнобой заорав: - А вот и наша студенческая братия!!!
– от выпитого у них, видимо, множилось в глазах, - и с оскорбительным либерализмом пригласили меня к столу; я нехотя повиновалась, не сообразив спрятать за спину свой подарок - нежную бледнорозовую орхидею, упакованную в изящную картонную коробочку с прозрачным целлулоидным окошком.
Орхидея, как известно, цветок агрессивно сексуальный и, я бы даже сказала, провокационный; однако истинного смысла подарка никто, как ни странно, не заподозрил - хотя я торжественно вручила его новорожденному прямо на глазах у изумленной публики; а уж когда я, расшалившись, чмокнула Влада прямо в бледнорозовые, почти в цвет моей орхидеи, губы, дамы вообще пришли в полный восторг: Елизавета Львовна, тщетно пытавшаяся хранить на лице строгость, не смогла сдержать благосклонной улыбки, секретарша Людочка захохотала и звонко зааплодировала, - а толстая, румяная Ольга Валентиновна, которой, на мою беду, вздумалось усесться за пиршественный стол бок о бок с Владом, и вовсе разошлась - одобрительно похлопала меня ладонью по заду и закричала игриво: - Так, так! А теперь зачетку ему подставляй, зачетку!!!
– Вот дуры-то, с тоской думала я, глядя на их добродушные, простецкие, по-банному раскрасневшиеся лица, - дуры, и шутки у вас дурацкие: не могли придумать ничего остроумнее, чем выставить моего Влада объектом мелкой студенческой проституции - каковым он, в общем-то, и был, но только не в моем, не в моем случае, старые пошлячки!..
Но правильно говорил Влад, что никто не замечает очевидного: думаю, этим глупым теткам и в кошмарном сне не могло привидеться, что их уважаемого коллегу, без пяти минут доктора наук, может связывать с обычной студенткой-пятикурсницей нечто большее, нежели сухой росчерк в зачетной книжке, - ну, в крайнем случае, совместная работа над «практическим» отчетом… Что же до опасного совета Ольги Валентиновны, то я из чистого милосердия не стала шокировать ее признанием, что «отл» по патопсихологии автоматом - или, лучше сказать, аутоматом– поселился в моей зачетной книжке давным-давно, и это был не акт купли-продажи, а дар любви.
(К слову сказать, я и практику сдала на «отлично». Свой многострадальный отчет я озаглавила «История О.»; помнится, увидав это, профессор ухмыльнулся, покачал головой - и в тот же вечер отхлестал меня резиновыми прыгалками своего трехлетнего правнука Никиты - славного мальчугана, с которым я, по счастью, не была знакома лично, зато многое о нем слышала. По субботам его привозили Владу «на подержание», - и шаловливый, резвый бутуз носился со скакалкой по всей квартире, беспечно игнорируя занудливые дедулины доводы и вынуждая того потом с виноватым видом оправдываться перед разгневанными соседями, на головы которых (дом был старый, сталинский и нуждался в капремонте!) периодически сыпалась штукатурка. Этот чертов правнук был постоянным персонажем моих ночных кошмаров: мы с Владом один на один в его кабинете… действие развивается… и вдруг, в самый интересный момент, в комнату врывается, топая ножонками, краснощекий мальчуган с радостным воплем: «Здластвуй, дедуска!!!» - и шестидесятипятилетний «дедуска», еще секунду назад мужчина в полном соку, принимается умиленно гулить, ворковать и сюсюкать, вытянув губы трубочкой и забыв обо всем на свете, а я никак не могу найти свою одежду и не знаю, куда деться от стыда. Впрочем, дед и наяву обожал внука до беспамятства.
–
В начале пятого курса я наведалась в деканат с не совсем невинной целью - официально оформиться в качестве Владовой дипломницы.
Что-то вроде законного брака - я начинала понимать, почему люди придают такое значение штампу в паспорте. Во всяком случае, волновалась перед встречей с Ольгой Валентиновной так, словно и впрямь шла в загс. К счастью, добрая женщина и тут ничего не заподозрила. Даже наоборот - страшно обрадовалась: ну, наконец-то, заявила она, хоть кто-то сподобился. А то Владимир Павлович давно твердит, что с удовольствием взял бы парочку дипломников, - да только они почему-то к нему не идут. К другим преподавателям аж толпами ломятся, а у нашего дорогого Владимира Павловича - до сих пор ни одного завалященького студентика. А тут как раз вы, Юлечка, да еще такая интересная тема («Аутизм: некоторые особенности психологической адаптации»), - то-то обрадуется бедный старик!.. Вот вам его домашний телефон, созвонитесь как можно скорее, а то время бежит, пора приступать к работе, не успеете оглянуться, как проскочите пятый курс.
Пользоваться для этой цели телефоном показалось мне, как выразилась бы Эдичка, «не клево», - и в тот же вечер я сообщила Владу о его новом статусе прямо дома, в постели. Тот отнюдь не возражал против нашего юридически закрепленного союза - и даже поприветствовал мою инициативу, звонко чмокнув меня в висок:
– Не мучьте себя теорией, - добродушно посоветовал он.
– Поезжайте в Химкинский библиотечный филиал, полистайте мою кандидатскую диссертацию, - она имеет схожую тематику и может помочь вам в вашем труде. Налегайте на практические исследования. А уж потом и я воспользуюсь ими в качестве материала для докторской, как это делают все мои коллеги, - с тонкой улыбкой добавил он.
В Химки я, конечно же, съездила - мне были интересны все мысли моего научного руководителя!
– но была слегка разочарована тем кондовым, тяжелым, старосоветскимслогом, который, царя в его диссертации, обезличивал ее, делая похожей на все научные работы сразу. Я посмотрела год - работа была датирована семьдесят третьим, больше всего ссылок было на труды Маркса, Энгельса и Ленина (Влад сухо одернул меня, когда я попыталась глупо сострить над формулировкой «использованная литература»); впрочем, исходя из того, что дипломная комиссия (пардон, коллеги!) обещала состоять из ностальгирующих Владовых ровесников, именно такого стиля мне и нужно было придерживаться. Еще там было множество заковыристых формул, из которых я мало что поняла, запомнив лишь часто повторяющуюся букву е - надо бы спросить у родителей, что оно значит; потом пошли графики, с помощью которых Калмыков наглядно показывал открытые им закономерности и корреляции: тут были и квадратные параболы с устремленными в бесконечную высь ветвями; и кубические - похожие на ручку мясорубки; и гиперболы - несчастные, разлученные навек сестры-близняшки; и уже знакомая мне асимптота; и даже один очень величественный колокол Гаусса, показывающий, насколько я поняла, распространенность разных степеней адаптированности аутистов в социуме.
Как и советовал мне Влад, всю теоретическую часть работы я благополучно позаимствовала из его диссертации, попросту сняв с нее ксерокопию и для очистки совести понатыкав в текст цитат из современных авторов - отечественных и зарубежных, - что заняло у меня не больше трех часов в читальном зале РГБ, Ленинки тож; признаться, я не сомневалась, что и все остальное мой ласковый друг с успехом напишет сам. Однако Влад быстро охладил мой пыл, заявив, что, дескать, в том, что касается практических исследований, я буду у него «трудиться как бобик»: это теория вечна, сказал он, а реальная жизнь течет и изменяется с каждой секундой - не говоря уж о годах и десятилетиях; вот почему хороший специалист должен быть настороже и ежечасно, ежеминутно, ежесекундно ожидать свежих данных о ненадежной реальности, где волею судеб вынужден жить...
– К тому же, - добавил он, - вам пора привыкать к самостоятельной работе. Боюсь, мне скоро придется ненадолго вас покинуть…
Тут-то я и услышала от него впервые это неприятное слово - «обследование». То был запоздалый подарок деканата к недавней дате: милые дамы, посовещавшись, пришли к выводу, что их обожаемый коллега до такой степени погряз в трудах праведных, что изрядно подзапустил свое здоровье, позаботиться о котором - их святой долг. Иначе говоря, ему предоставляется направление в некий Центр Современной Геронтологии, где бедный, расшатанный организм получит полное-полное обследование, как изнутри, так и снаружи, со всех возможных сторон и ракурсов. Сам он, конечно, предпочел бы пройти диспансеризацию в амбулаторном режиме, не отрываясь от дел, но, увы, правила Центра предписывают делать это строго стационарно, так что… На этом месте я, наконец, вникла в то, что он говорит, и пришла в ужас: