Профессор Влад
Шрифт:
Тут я пожалела, что не догадалась раздеться где-нибудь в прихожей, в гостиной, ну, на худой конец, в ванной: густая, плотная тьма, стоящая в комнате праздничным студнем, не оставляла ни малейшего шанса на то, что поутру мне удастся отыскать свои вещи, которые беззвучно проваливались в ничто и исчезали там навсегда. Избавившись от последнего покрова, я зашарила в пустоте руками, пытаясь нащупать краешек постели или хотя бы живую, теплую конечность старшего и более опытного товарища, - но Влад не спешил мне помочь; откуда-то из мрака доносился его ровный, размеренный голос - единственный ориентир в черной дыре, где меня невесть как угораздило очутиться.
Он вспоминал удивительный чуВственный мир, в котором жил маленький Владик - так, по свидетельству родителей,
И вот, в один ужасный день, волшебный мир прекратил свое существование. Это произошло так внезапно, что Калмыков и теперь помнит тот неописуемый миг, когда все его существо поглотила серая, жуткая, тошнотворная мгла: она и до сих пор остается самым страшным его воспоминанием, рядом с которым блекнут все позднейшие невзгоды. Конечно, тогда он не мог еще здраво судить о том, что происходит. А происходило вот что: беспомощного, постоянно орущего и, как считали взрослые, страдавшего нервными припадками ребенка лечили медикаментозными препаратами, снижающими чувствительность до нуля!.. Калмыков до сих пор содрогается, вспоминая то кошмарное, невыразимое ощущение, что испытывал тогда обезнервленный Владик - ощущение отсутствия ощущений, будто бы вся вселенная разом отвернулась от него, игнорируя или даже вовсе отрицая его существование; нечто подобное могло бы, наверное, переживать какое-нибудь число со знаком минус, если бы цифры обладали душой… Впоследствии он именно так и представлял себе ад…
Впрочем, оговаривается Калмыков, только в этом аду он и смог стать полноценным человеком: лишенный болезненной остроты ощущений, что до сих пор составляла ткань его существования, он потихоньку учился довольствоваться оставленными ему крохами - и к тому времени, как врачи сочли нужным прекратить медикаментозное лечение, уже практически ничем не отличался от своих сверстников, а многих, пожалуй, даже превосходил в умственном плане…
Но вот что интересно: с годами он все чаще ловит себя на мысли, что обыденная, «нормальная» жизнь (в которой он на сегодняшний день преуспел настолько, что стал почтенным, всеми уважаемым профессором, дважды кандидатом наук, автором множества научных трудов и монографий и проч. и проч.!) значительно уступает миру его детства красотой, яркостью и насыщенностью; ну, а, если уж совсем честно, то даже самые лучшие, счастливейшие ее моменты (женитьба, защита диссертации и проч. и проч.) он без тени жалости отдал бы за минуту… да что там, полсекунды того кошмарного, пронизывающего все тело страдания (от резкого звука, например, или грубого прикосновения), что постоянно ощущалось им в детстве и подобное которому - уж он-то знает!..
– вряд ли когда-либо доводилось переживать здоровому человеку. Увы, единственное, что осталось ему в память о тех днях - повышенная, обостренная тактильная чувствительность; или, если угодно - чуВственность, Юлечка, чуВственность…
Так оно и оказалось на самом деле; и лишь когда за тяжелой шторой забрезжило утро, профессор с расслабленным смешком признался мне, что его старенькая тахта не раскладывалась с тех пор, как не стало Симоны. Симоны?.. Серафимы Кузьминишны - хотя сейчас, наверное, и трудно себе представить, что чью-то жену могут звать Серафимой Кузьминишной.
– «Профессор, ты вовсе не старый»(с), - щегольнула я цитатой из песни «Три вальса»: ход моих мыслей был прост - Клавдия Шульженко ® молодые годы профессора ® родство вкусов и воспоминаний. Однако Влад не оценил и не поддержал шутки:
– Терпеть не могу все эти ретро-шлягеры, - сказал он.
– Тем более что в данном случае, по-моему, более уместна иная цитата. «Голова-а стала белою, / Что-о с не-ей я поделаю?» - негромко пропел он.
– Заметьте, что «с ней» в данном случае относится к вам, Юлечка. Только не «поделаю», а «поделал»…
– И не «белою». Это серебристый цвет. Интересно, кем ты был раньше - брюнетом или блондином?
– Брюнетом - почти таким же, как ваш зализанный Гудилин. Таким же слащавым красавчиком. И женщины меня так же любили…
– У тебя их было много?..
– Достатошно, - сухо бросил Влад, и на миг мне показалось, будто я присутствую на семинаре по патопсихологии; я так и не поняла, относилось ли это «достатошно» к количеству Владовых дам - или же он просто-напросто потребовал закрыть неприятную для него тему. Так или иначе, больше мы к этому вопросу не возвращались.
_____________________
IY
1
Как по-вашему, коллеги, - за что Елизавету Львовну Карлову, нашу замдекана, прозвали на факультете Смертью?..
Не знаете?.. За болезненную худобу?.. Хе-хе, неплохая версия. За вечные ее темные, глухие, длинные платья?.. Да ладно вам, это же все мелочи - так сказать, штрихи к портрету. Но вот что действительно ужасно - ее непреклонность и холодная безжалостность в том, что касается дисциплины: особенно жестоко она расправляется с прогульщиками и хвостистами, не щадя ни простого бюджетного люда, ни даже надменных, дорого одетых гетер и матрон с платного отделения, - и это при том, что «препы» дерут с них за пересдачи прямо безбожно!
Я сама как-то раз слышала сквозь перегородку туалетной кабинки жуткую историю, настоящий триллер! О том, как Лиза, завидев в холле нерадивую пятикурсницу-платницу, за которой давно охотилась, налетела на нее коршуном, впилась в плечо железными когтями - и, словно ягненка, притащила в деканат, где перепуганной жертве пришлось под диктовку писать… что бы вы думали?
– прошение о своем отчислении! Чин-чинарем заверив документ подписью и печатью, Карлова аккуратно подшила его в картонную папку «Дело №»: «В следующий вторник приносишь мне нормальную зачетку, и я рву этона твоих глазах, – бесполо-компьютерным голосом процитировала рассказчица, – в противном же случае…» - дальше последовала до того красноречивая пауза, что я в своей кабинке скорчилась от страха. Увы, был ли то пустой блеф или же Карлова и впрямь собиралась выполнить свою угрозу, я так и не узнала - спустя миг удаляющийся звонкий голосок ликующе поведал всем, кто мог его слышать, что вот только вчера, всего-то навсего за полторы сотни баксов ее старый, подгнивший от времени «хвост» был благополучно ликвидирован.
Я, хоть и твердая хорошистка, тоже всегда побаивалась «Лизы» - настоящей дамы-пик, статной, элегантной, как умеют быть элегантными только женщины за сорок пять… впрочем, нет, «женщиной» я ее не назову - это именно «дама», Дама с прямой спиной и холодным взглядом, что при встрече служит мне даже лучшим ориентиром, нежели тугая коса, уложенная на макушке наподобие короны, или уже упомянутый зловеще-траурный стиль. Да вы и сами наверняка ее боитесь, коллеги, - весь факультет перед нею трепещет - так что можно вам всего этого не объяснять. В общем-то, я знала лишь одного человека, который относился к Карловой безо всякого пиетета и даже иногда позволял себе повышать на нее голос. Кто?.. ну, ну, коллеги, угадайте?… - ну, конечно же, правильно, конечно же, это был он, дважды кандидат наук, автор множества научных трудов и монографий, почтенный профессор В.П.Калмыков!