Профессор Влад
Шрифт:
Я - автор книг-боевиков
Про сексуальных маньяк о в, -
– после чего идет как бы рассказываемая им сцена попадания Берлиоза (его незадачливого издателя) под Аннушку, - момент, заставивший нас с профессором переглянуться вновь.
Но самое интересное началось после антракта, когда Маргарита получила по электронной почте (тут мы с профессором переглянулись в третий раз!!!) письмо с приглашением на бал сатаны (здесь шла трехминутная ария с рефреном: «Азазелло, Азазелло/Азазелло точка ру!»). Чтобы попасть на бал, Маргарите пришлось присоединить к своему «компу» жуткого вида шлем, нахлобучив который на голову, она очутилась в виртуальной реальности - прием, для выполнения которого режиссер нашел остроумнейшее решение: зал и сцена вдруг погрузились
Лицо Влада, на время отнявшего от глаз изящный бинокль, осталось спокойным и непроницаемым. Честно говоря, я куда больше смотрела на него, чем на импровизированный экран, - где возникал то сияющий миллионами огней ночной город с высоты птичьего полета, то освещенная ярким солнцем чаша гор с маячившей то слева, то справа крохотной, но отчетливой тенью вертолета, то сверкающий и переливающийся всеми цветами радуги тоннель явно компьютерного происхождения, по которому камера мчалась просто-таки с дикой скоростью, - что, хоть и действовало на нервы, но было, на мой взгляд, все-таки лучше, чем отставшая от жизни Маргарита традиционных театров, непритязательно раскачивающаяся над залом на веревочных качелях (в свое время дядя Ося в образовательных целях водил меня на Таганку). Весь видеофильм был щедро разбавлен спецэффектами - резкими остановками, падениями в обрыв, молоденькими женщинами, выскакивающими невесть откуда с детской коляской, чтобы перерезать вам дорогу на полном ходу под жуткий скрип тормозов и вопли восторженных соседей… но и в этом, очевидно, был хорошо продуманный психологический маневр - чтобы мы, как следует разогревшись, не почувствовали ни испуга, ни смущения, обнаружив, что сатана устраивает свой бал вовсе не на сцене, как мы ожидали, а прямо в зрительном зале… Зато кончилось все счастливо: в последнем акте Воланд, весело напевая «Рукописи не горят!», преподнес Маргарите новехонький блестящий диск диаметром в метр, - и главная героиня, вставив его в столь же внушительный дисковод, с радостью обнаружила все утерянные Мастером файлы, вновь вызвав к жизни несколько Webber’овских мелодий. Ну, а «шампанского и тарталеток», обещанных в конце программки, мы с профессором - парочка презирающих халяву снобов - дожидаться не стали и, получив в гардеробе пальто, вышли на темную, морозную улицу.
Как ни странно, Владу спектакль понравился: он сказал, что любит все эти модерновые штучки.
– Да ладно?! Неужели я в кои-то веки сумела хоть чем-то тебе угодить?.. Быть того не может! Но ты все-таки признай: бинокли понадобились нам не больше, чем ставшей ведьмой Марго - виртуальный шлем, потому что ведь народу и так было немного, ну, правда же?..
– Правда, правда, - с защитным раздражением виноватого буркнул Влад, да так и ушел, насупленный. Обиделся… А между тем обижаться скорее стоило бы мне, - ведь это он еще перед началом спектакля обрушил на меня шквал старчески-маразматической злобы - один из тех жутких нервических припадков, которым было суждено впоследствии так измучить нас. Это произошло у гардеробной стойки, когда мы сдавали пальто, и Влад, взяв номерки, попросил у юркой, деловитой старушки два бинокля; я, без всякой задней мысли:
– Надо же, Влад, а я и не знала, что ты плохо видишь (наши места были в шестом ряду)...
Черт меня дернул за язык!.. Влад так и взбеленился:
– Что вы несете?.. Это я-топлохо вижу?! Я?! Да у меня зрение поострее вашего, дорогуша!!!
– А зачем же тебе тогда бинокль?..
– Вот и видно, что вы некультурная - редко бываете в театрах! Вы что, не понимаете? С биноклями нам потом без очереди выдадут вещи!
Чуть спокойнее он добавил, что, мол, слишком стар и болен для очередей, - и вот с этим я, к сожалению, уже не могла поспорить.
Бедный старик так и не оправился после своего геронтосанатория. Выглядел он в последнее время - хуже некуда. Одрябшее лицо пожелтело и, казалось, усохло; морщины стали глубже; на правой щеке появилось темное, с гривенник пигментное пятно; под выцветшими глазами, которые то и дело слезились и казались воспаленными, набрякли бурые мешки, - а страдальческие складки, ведущие от уголков губ к подбородку, поселились на лице, видимо, навсегда. Рот напоминал теперь отрицательную квадратную
Впрочем, тот уже ни к чему его не обязывал. Ночи наши, когда-то столь разнообразные, были теперь похожи одна на другую, словно человеческие лица, - и тихие, неторопливые, словно бы из мрака ткущиеся беседы все чаще сводились к банальным стариковским жалобам на правительство, больную печень, высокие цены и хамство трамвайных попутчиков. Конечно, порой я нет-нет, да и забывалась, пытаясь возродить былую страсть, но Влад, как правило, сурово пресекал эти попытки - его-де в последнее время беспокоило сердце: - Кстати, Юлечка, вы не помните, выпил ли я свои тридцать капель валокордина?..
Да-да, и память его, когда-то столь цепкая и вместительная, начала сдавать. Он вечно что-то терял, что-то путал, вечно метался по кабинету в каких-то лихорадочных поисках, ни к чему, кроме слепящей вспышки бессильного гнева, не приводящих, - и кое-что из утраченного (к примеру, увесистая стопка закапанных студенческим п отом курсовых, которую я сама же, своими глазами видела на столе!) так безвозвратно и кануло в Лету. Он не помнил, когда у него кафедра, а когда - ученый совет, когда визит к эндокринологу, а когда - корпоративное торжество… да что там!
– проще было бы перечислить, что он помнил. Я, конечно, старалась по мере сил помочь ему - даже завела специальный еженедельник для его «дел», - но эта хилая контрмера помогала ровно настолько, насколько сам Влад находил нужным оповещать меня о своих планах.
А как чудовищно изменился его характер!.. Задеть его за живое было теперь проще простого: всегда присущая ему холодная ирония - может быть, одна из интереснейших черт его уникальной личности!
– переродилась ныне в злобную язвительность, которая все чаще выплескивалась на самого близкого человека: на меня. Тот случай в театре был, кажется, одним из самых безобидных в моей коллекции; дальше - больше. Как-то раз я пришла к нему в страшнейшую метель - закутанная с головы до ног и все равно замерзшая; стоя в теплой, светлой прихожей, я не торопилась раздеваться - хотелось хоть немного отдышаться и придти в себя. Стягивая с меня шерстяные перчатки, Влад небрежно и, как мне показалось, без особого интереса спросил:
– Что, холодно на улице?..
– 7 градусов ниже нуля, - со знанием дела ответила я - и на всякий случай добавила:
– По Цельсию…
Как раз в то утро я добросовестно выслушала прогноз погоды по радио; это меня и погубило. Как его тут понесло!
– Да плевать я хотел на вашего идиотского Цельсия!!! У меня у самого есть термометр!!! Я спросил, холодноли, холодноли вам?! Ваше личное, субъективное восприятие, ощущение, чувство… - и пошло, и пошло; когда он, наконец, иссяк, отвечать на вопрос было уже бессмысленно - от неловкости за него и за себя меня аж в пот бросило, и я вынуждена была снять не только шубу, но и свитер, под которым была поддета старая дядина футболка.
А однажды… нет, вы слушайте, слушайте, коллеги!..
– произошел вот какой случай: мы сидели за его рабочим столом - разбирали мои дипломные наработки; «Пентиум» Влада не был включен, - и в мертвом, пустом экране неожиданно отразились, как в зеркале, наши лица: мое, самое обыкновенное, гладкое, стандартно-девичье, в обрамлении прямого каре - и его, уникальное, единственное в своем роде, полное всевозможных впадин, рытвин, вмятин и бугров. Сама не знаю, как это я подумала вслух: скорее бы состариться, может, тогда и мое лицо покроется морщинами и станет таким же красивым и значительным, как у него, - но, так или иначе, Влад вдруг разъярился и, брызгая слюной, завопил, чтобы я заткнулась!.. перестала глумиться над его почтенным возрастом!.. Тут он, кстати, прошелся и по Гарри, которого с некоторых пор называл не иначе как «этот пучеглазый»: «вот уж кому морщины точно не грозят, - язвительно заметил он, - слишком уж он туп, ваш тайный возлюбленный». А это-то к чему, хотела спросить я, но Влада было уже не остановить: он завелся.