Профессор Влад
Шрифт:
Дни стояли холодные, первый снег, выпавший накануне, еще лежал кое-где на смерзшихся кучах палой листвы, - но я так бежала, что не успела замерзнуть и даже запарилась. Дряхлая лифтовая кабинка услужливо раздвинула передо мной свои дверцы, стоило мне коснуться кнопки. Что это?.. Неужели несчастный, усталый пожилой человек тащился на шестой этаж пешком?! Нет, скорее всего, дела обстоят проще, - я вспомнила, что еще в детстве Гарри показывал мне ловкий, эффектный прием - выходя из лифта, нажать кнопку «1» и тут же быстро отдернуть руку; шик заключался как раз в той молниеносности, с которой он всякий раз ухитрялся не быть пойманным коварными створками. Вероятно, Владу этот фокус тоже был знаком. Мне вообще не раз приходило в голову, что они с Гарри во многом до безумия похожи, - да Влад и сам в минуты откровенности признавал это. Студент Гудилин, по его словам, был абсолютной его копией - с одной только оговоркой: «в молодости»; вот потому-то у него и не было никаких шансов пересдать тот злосчастный «хвост»…
4
Не знаю, помните ли вы еще, коллеги, ту нашумевшую статью, опубликованную в ноябрьском номере журнала «Психическое Здоровье» за прошедший год - гневную, обличительную, под интригующим заголовком «"Геронтум" или Вива старость»?..
Да-да, ту самую, где В.П. Калмыков, профессор кафедры мед.психологии МГИПУ им. Макаренко, вовсю громит «уродливый, унижающий человеческое достоинство режим, до сих пор царящий в кое-каких наших загородных здравницах, лечебницах и санаториях-профилакториях»! Вспомнили, да? Отлично! А к чему это я? А к тому, что в свое время, бывало, многие удивлялись излишней резкости, с которой написана статья - и даже поговаривали, что материал-де заказной. Так вот, теперь, когда Влада уже нет на свете - а, значит, можно не бояться оскорбить его стыдливость, - я готова с легкостью опровергнуть версию о его «продажности», просто рассказав предысторию этого в высшей степени аутобиографичногошедевра - предысторию, услышанную мной в тот странный, сумбурный, немного отдающий истерикой вечер, которого я никогда не забуду.
В первые дни Влад сильно по мне скучал: часто после отбоя, дождавшись, пока его сосед, сухонький дробный старичок, по своему обыкновению громоподобно захрапит, он, накрывшись одеялом с головой, позволял себе, по его выражению, «впасть в сладостный грех аутоэротизма» - чтобы хоть как-то облегчить вынужденное мужское одиночество, от которого благодаря мне успел уже слегка поотвыкнуть. Но, как вы понимаете, подобный суррогат не слишком-то удовлетворял его, оставляя по себе неприятный осадок… Словом, после недолгой внутренней борьбы он решил пойти другим путем (- Вы уж простите меня, Юлечка, старого дурака!
– ) и приударить за Любочкой - хорошенькой официанткой лет тридцати пяти, наиболее молодым и привлекательным персонажем «Геронтума». Привыкший иметь дело с самыми разными возрастными категориями, Влад был уверен, что все будет тип-топ.
Увы, на поверку результат смелого замысла оказался неожиданно удручающим! Любочка - кудрявенькая, в белоснежном кружевном передничке и наколке, похожей на снегурочкин кокошник - в ответ на его заигрывания ласково улыбалась, отчего на ее щечках играли очаровательные ямочки, - и весело парировала невинные, как ей казалось, шутки симпатичного старичка: - Ах, с таким-то кавалером, как за каменной стеной!
– но явно ускользала от более тесного сближения.
– Конечно, приду, - задорно ответила она как-то раз на вкрадчивое предложение встретиться вечерком у санаторского пруда. Несчастный Влад, заблаговременно взявший с добряка-соседа клятвенное обещание не покидать бильярдной до самого отбоя, около часа гулял по пустынному берегу, благоухая одеколоном и нетерпеливо поглядывая на свою верную «Электронику» - пока, наконец, до него не дошло, что Люба… не обманула, нет, - просто приняла его более чем серьезный маневр за добрую стариковскую шутку. Открытие было весьма болезненным, - ей-богу, он предпочел бы недоумение, испуг, даже отвращение, но только не подобное недоверие к его мужским способностям. (Хорошо еще, тактичный сосед воздержался от унизительных расспросов).
Наутро за завтраком, когда Люба, как обычно, подкатила к их столику дребезжащую тележку, доверху нагруженную общепитовскими тарелками с разползшейся по ним манной кашей, Влад мудро решил смолчать о случившемся - и хотя бы таким образом сохранить лицо; он даже нашел в себе силы холодно, но любезно улыбнуться девушке, чьи ужимки, признаться, начинали не на шутку его раздражать. На протяжении всей церемонии раздачи тарелок он продолжал молча терпеть кокетливые подначивания, которые официантка, проработавшая в геронтологическом санатории более десяти лет, очевидно, считала единственно возможным стилем общения с мужчинами «за 60». Но когда она, видимо, твердо задавшись целью расшевелить необычно серьезного профессора, который еще вчера был с ней так мил, игриво подбоченилась - и при всей честной публике (соседями Влада по столу были все тот же дробный старичок и две интеллигентные, умеренно накрашенные музейные дамы) громко и лукаво вопросила: - Ну, что, Владимир Павлович, возьмете меня замуж аль нет?!
– Влад завелся и, с трудом сдерживая клокочущую в нем ярость, ответил:
– Знаете, Люба, в вашем возрасте уже поздновато думать о замужестве, - после чего в сердцах отшвырнул лежавшую перед ним сероватую полотняную салфетку прямо в тарелку с отвратительной комкастой размазней.
Самое скверное, что Люба (за долгие годы официантства привыкшая, вероятно, еще и не к таким закидонам своих подопечных) даже не обиделась, лишив Влада
Но вот с тем досадным фактом, что как мужчине ему в этом «старушатнике» ничего не светит, пришлось, увы, смириться… С молоденькими (до пятидесяти пяти) он больше не заигрывал - боялся. Любые попытки легкого флирта с ровесницами - из тех, что хорошо сохранились - неизбежно сводились к игривым шуткам да прибауткам, может, и повышающим тонус, но - сам ой своей несерьезной сутью - напрочь лишавшим надежды на «продолжение банкета». Бравурный храп соседа по камере… - пардон, по палате… - по номеру, конечно же, по номеру!..
– все реже казался ему гимном сладкого предвкушения, зато все чаще доводил до неистовства, заставляя часами безрезультатно ворочаться с боку на бок, - и порой он готов был убить своего сожителя, который, как и полагается, каждое утро принимался ныть, что, мол, ни на секунду не сомкнул глаз. Естественно, хронический недосып не самым лучшим образом сказывался на самочувствии Влада - ярко выраженной «совы», однако нарушать санаторный режим было чревато - он понял это после одного незапамятного случая, когда, вздумав, по легкомыслию, проспать завтрак, был грубо разбужен целой армией встревоженного медперсонала, нагрянувшей к нему в номер с целью проверить, «не случилось ли чего».
– Знаете ли, в вашем возрастевсякое бывает, - авторитетно заметила старшая медсестра, грудастая сорокапятилетняя гестаповка… и, вместо того, чтобы извиниться за причиненное беспокойство, строго отчитала почтенного, растерянного, годящегося ей в отцы профессора за «нарушение общего распорядка». Эта жуткая тетка, мощная и горластая, вообще была для Влада неиссякаемым источником стресса: излюбленным ее развлечением было врываться в номера к пациентам в самые неподходящие мгновения - и со смаком предрекать им целые букеты отвратительных болезней, «если они и дальше будут так плохо себя вести»…
Но, пожалуй, главным его врагом был все-таки массовик-затейник - крепкий дед лет шестидесяти, неизменно открывающий свои «культмассовые мероприятия» бодрым кличем: «Здравия желаю, товарищи старички!!!». Влад, которого подобное обращение несказанно коробило, долго мечтал приструнить наглеца; наконец, улучив удобный момент, он отвел массовика в сторонку и вежливо попросил его придумать для своих «затей» какой-нибудь иной, более изящный слоган. Бедный дед, внимая обращенным к нему претензиям, лишь ошалело моргал и недоверчиво улыбался; в конце концов Влад плюнул и оставил его в покое. Но вскоре ему пришлось узнать на своей шкуре верность поговорки о том, что инициатива наказуема. Нет, старый пенек ничуть не обиделся - в «Геронтуме» вообще не было принято обижаться на пациентов; но с тех пор всякий раз, стоило ему только завидеть профессора идущим в столовую или в спортзал, он еще издали кричал: «Салют, молодая гвардия! Так держать!! Мы еще повоюем!!!» - и, поравнявшись с Владом, с хохотом тыкал его жестким пальцем в живот, а то и под ребро, после чего, страшно довольный собой, удалялся восвояси, оставляя Влада в бессильной ярости скрежетать зубами.
Да, кстати, зубы!.. Он вряд ли мог бы сосчитать, сколько раз та или иная трухлявая партнерша по игре в преферанс отлавливала его в очереди за свежим номером газеты или столовским кипятком, чтобы, очаровательно смущаясь, вполголоса спросить: «Скажите, где вам зубы делали?». К концу срока Влад привык лгать им, и лгать цинично, изощряясь в названиях супердорогих клиник, известных ему лишь понаслышке: он уже по опыту знал, что, если сказать правду, в ответ неминуемо услышишь: «Надо же, какой вы молодец! В нашем с вами возрастеэто такая редкость!» Никогда в жизни, жаловался Влад, его не беспокоили стоматологические проблемы - в этом смысле ему повезло с наследственностью, у всей его семьи зубы были, что называется, Богом даденные, - но тут, впервые за последние шестьдесят лет, он начал ощущать в деснах неприятное нытье, и лишь богатый клинический опыт помог ему с горем пополам справиться с подступающим неврозом, - что не помешало ему (как говорится, «на всякий пожарный») посетить санаторского дантиста и две-три минуты с отвращением слушать, как тот восхищенно ахает, ковыряясь в его ротовой полости.