Прогулки с бесом

Сокольников Лев Валентинович

Ах, как хотелось бы сегодня войти в общение с душой далёкого немецкого борца с огнём! Как это сделать? Могу ли сегодня фантазировать и сказать то, что он и не произносил?

– Валяй!

– Горите к чёртовой бабушке, а мне не резон подставлять под чужие бомбы своих солдат!
– могли у него зародиться такие мысли?

– Немецкий специалист по тушению русских монастырей от советских бомб был в душе лингвистом и филологом "в одной упаковке". На тот момент не только знал с дюжину ваших поговорок и пословиц, но и придерживался их - ещё раз влез помощник в правое ухо.

– Какие "русские пословицы и поговорки" не позволили выполнить приказ командиров?

– Первая

и основная: "своя рубашка ближе к телу". Вторая, не уступавшая первой по силе воздействия на здоровый рассудок: "на погосте жить - всех не оплачешь". Третью помянуть?

– Какую?

– "В чужом пиру - похмелье". Пожалуй, что последняя поговорка и добила немецкого специалиста по борьбе с русскими пожарами: после неё последовала команда подчинённым покинуть горящий монастырь. То, что в тупорылых машинах было приличное количество взрывчатки - о таком пустяке говорить не обязательно. Добавь о пожарах: "пожар" - это когда горит человеческое жилище, а когда огонь поедает что-то иное - это "возгорание".

– Хочешь сказать, что тогда была опасность взрыва?

– Это и хотел сказать. Если бы такое случилось, то "сдуло" бы не три кельи, как предлагал вражеский офицер, а более... И тебя бы не стало в этом мире...
– сделал бес уточнение в моём прошлом - Сколько бы обитателей монастыря погибло - говорить не стоит.

Помню лицо немецкого борца с огнём в русских монастырях. Да и форма на нём была не кинематографическая, не такая, какую потом показывал гражданам "страны советов" родной кинематограф. У вражеского офицера не было ни стека под мышкой левой руки, ни монокля в глазу. Немецких офицеров без монокля в глазу и стека под мышкой в советских фильмах не было, а тогдашний борец с огнём почему-то обходился без указанных вещей. Короче: офицер был ненормальный, не классический офицер Вермахта!

Сколько было у того борца с огнём на счету побеждённых пожаров? Сколько взорвал объектов "гражданского и военного назначения", и сколько в практике было случаев, когда горящие слёзно умоляли дать им возможность сгореть без помех со стороны? Ни единого!

– О, великая и неразрешимая загадка русской души!
– пропел бес в левое ухо - пожалуй, что офицер не стал тушить кельи от удивления.

– Как понимать?

– Так: все и всегда просят помощи, чтобы унять огонь, остановить беду, что естественно и понятно, а тогда иноземный борец с огнём впервые в своей практике столкнулся с просьбой не противостоять огню!
– она-то и заморочила сознание господина офицера. Редкий случай!

Из всей бомбовой благодати, что пролилась в ту яркую ночь с неба от советской авиации - городу досталось совсем мало.

...и когда ночь превратилась в белый день с лёгкой окраской в желтизну - вторая, или третья волна отечественной авиации взялась обрабатывать территорию за стеной к западу от обители. Земля за стеной монастыря называлась "сельской", и в мирное время монастырские юноши с большим, не исправляемым креном в уголовщину - ходили меряться силой к "деревенским" сверстникам. Любимым "оружием" монастырцев в завоевательных походах были приличные куски красного кирпича, выломанные из стены. "Походы" почему-то всегда были пьяными.

В ту яркую ночь и у "деревенских" были пожары, и этот факт говорит о масштабности действия родной авиации. Сегодня, вспоминая горящие дома к западу за оградой монастыря - сомневаюсь и грешу:

"только ли одни фугасные бомбы применяла родная авиация? Или с небес падало что-то "горячее" фугасок?

Не держу обиду на штурманов бомбардировочной авиации двух стран, все прощены. Ныне вхожу в сознание соотечественника-авиатора и думаю:

"в самом деле,

что так ярко и хорошо может гореть!? От чего так быстро увеличивается площадь пожара?" - что бы стал думать любой из соплеменников, как тогда, так и ныне? Не иначе, как "в десятку" влепили! Не меньше, чем вражеский склад горюче-смазочных материалов накрыли"!
– горящие одновременно семьдесят шесть бывших монашеский столетних келий, деревянных и сухих - такого яркого пламени дать не могут, даже если все и подпалить одновременно"! И всё же:

– "Добавим огоньку! Поздравляем"!

"Кто виноват"? Понятное дело, немцы!

Herr Offizier, обвиняю тебя в слабости, и не в борьбе с огнём, в борьбе с огненной стихией тебе не было равных среди подобных специалистов гарнизона, обвиняю в слабости перед двумя бабами, кои не позволили взорвать свои кельи!

Если пришёл на чужую землю, как "хозяин" - будь таковым, веди себя как хозяин! Отправляясь на Восток - что знал из того, как ведут себя в таких случаях "хозяева" из аборигенов? Нет? Помогу: одной бабе "пересчитал зубы", а другая вмиг бы поняла серьёзность момента и что различные возражения и противодействия силе обойдутся дороже взорванной кельи. Так почему ты, бравый офицер Вермахта, отличный сапёр, не последовал чужим обычаям, и не заехал Матрене в физию, а после "малой экзекуции" не занялся ликвидацией "очага возгорания"!?

Господин офицер, к тому времени на вашей совести лежала "масса преступлений по уничтожению объектов недвижимости на захваченной территории", и ни одного против мирного населения! Вы не взрывали строений с находившимися в них людьми. Почему миновал стадию затрещины Матрёне и не настоял на своём? цена одной не отвешанной оплеухи средней крепости обошлась в семьдесят три кельи! Что прибавила одна иностранная зуботычина матрёне? Если не чтим своих матрён - с чего на тебя, иноземца, блажь накатила, и отступил перед воем!? Боялся обвинения в "жестоком обращении с мирным населением"? Лишил Матрёну гордости и славы в будущем: "получила по морде от немецкого офицера при защите своей кельи от уничтожения"? Затрещина Матрёне была на одно преступление больше, но и польза просматривалась громадная: в огне погиб один дом плюс два взорванных, но не семьдесят три единицы монастырского жилищного фонда! Цена одной оплеухи, кою ты, боевой офицер Вермахта, не захотел влепить протестующей русской бабе! Может, испугался совецкой бомбардировочной авиации? Тоже мне, "офицер Вермахта"!

До родной кельи оставались не тронутыми огнём пару изб и вопрос кончины "колыбели детства" был не за горами, а за стеной из кирпича старой выделки. На малое время пришёл интерес: "до какого предела могу подойти к горящим домам без опасения возгорания зимнего пальто из сукна немецкой шинели, но на советской вате"?

По всякому пожару проходит незримая линия, и пока огонь за ней есть надежда усмирить грозного бога, но если перешёл линию он победитель!

После отбытия пожарных врагов других "огнеборцев" в монастыре не осталось, и огонь спокойно, не торопясь, пересёк все "линии побед" над собой...

Когда первой занялась келья ничейной старушки у ближних соседей появилась фантастическая мысль, что огонь каким-то чудом не перейдёт дозволенную границу и ограничит аппетит одной кельей, или двумя, не больше. Обитатели ближних строений фантазировали в адрес огня "остановится", но страшный зверь избавлял фантазеров от пустых мечтаний, без препятствий переходил от одной кельи к другой, сставляя насельникам любование убийственной красотой.

В юго-восточной части монастыря пожар перешёл границу через малое время после отбытия немцев. Думаю, иной яркой точки на карте города тогда не было.