Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
«Надеюсь, что ты ещё повстречаешься с Нитой, и она подтвердит, что все мои слова — правда, — мысленно добавил Хайнэ и, запечатав письмо, отдал его слугам с просьбой отправить.— Ха!»
О своей болезни он в письме не обмолвился, как и о том, что под её предлогом не принимал ванну уже четыре дня. Это стало для Хайнэ, привыкшего к утреннему, дневному и вечернему купанию, настоящей трагедией, однако представить, что его будут видеть, раздевать и касаться чужие люди, было невыносимо, и он оттягивал этот момент, сколько получалось.
Наконец, продолжать
К тому же, Хатори так и не ответил на второе послание — очевидно, обиделся. Хайнэ этого и добивался, однако втайне всё равно ждал ответа, и, не получив его, сам обиделся ещё больше.
«Значит, надо как-то приучить себя обходиться без него», — решил он и в тот же день попросил приготовить для него ванну.
Однако явно не рассчитал своих моральных сил — вечер стал для него пыткой человека, который ждёт, когда его поведут на казнь.
Хайнэ вспомнил, как это происходило с Хатори: болезнь изуродовала его не за один день. Сначала были отвратительные пятна — как он радовался, когда они исчезли, не зная, что судьба приготовила ему ещё худшее уродство! В те недолгие несколько дней, когда казалось, будто болезнь совсем от него отступила, Хатори потащил его исследовать окрестности, и они вместе лазили по горам, а потом купались там, откуда брала начало та самая река, что грохотом проносила свои стремительные воды под балконом Зала Стихий в главном доме. Однако всё это быстро закончилось: в самый разгар похода, первого и последнего в жизни Хайнэ, у него вдруг снова начали болеть ноги, и весь обратный путь — и все последовавшие за этим годы — Хатори пришлось тащить его на руках.
А потом болезнь стала деформировать его тело, однако происходило это постепенно, и не было такого, чтобы в один день Хатори снял с него одежду и обнаружил под ней нечто, кардинально отличающееся от того, что он видел в предыдущий раз.
Вот так и получилось, что он был единственным, кому Хайнэ позволял видеть себя без одежды…
Оставшись в одной только длинной исподней рубашке из тонкого белого шёлка, Хайнэ прикрыл глаза, чтобы не видеть лиц слуг.
«Если кому-то когда-нибудь захочется подвергнуть меня самой страшной пытке, то ему нужно будет раздеть меня на глазах у целой толпы», — промелькнуло у него в голове, когда с него сняли последний предмет одежды.
От стыда и унижения ему хотелось плакать, и он низко опустил голову, мечтая только об одном — скорее оказаться в воде, которая скроет его тело от посторонних глаз.
Слуги раздёрнули занавески, ведущие в купальню, однако там Хайнэ ждало новое испытание, о котором он и помыслить не мог — вместо мрамора стены были облицованы зеркалами.
Очевидно, тот — или, скорее, та — кто отдавал распоряжение о строительстве этой купальни, был не прочь полюбоваться своим обнажённым телом во всех возможных ракурсах и даже не предполагал, каким ударом это желание обернётся в далёком будущем для калеки, панически боящегося уродства и ненавидящего собственное отражение.
А теперь это отражение
«Омерзительный, гадкий урод, — с ожесточением думал он, сидя в бассейне и уставившись на собственные костлявые колени, некрасиво торчавшие из воды. — Лучше бы я погиб тогда, сорвавшись со Срединной Стены».
Обратно он возвращался с теми же мыслями, и лишь тогда сумел отвлечься от них, когда увидел на своей постели Онхонто.
У Хайнэ появилось ощущение, будто все краски мира вдруг сменили свой цвет с чёрного на белый.
«Красота — это нечто поразительное, — растерянно и восхищённо подумал он. — Красота одна способна изменить всё… Вид уродства способен довести до безумия, но красота — как целительный бальзам, который проливают на истерзанное страхом и отвращением сердце».
Ласково осведомившись о его самочувствии, Онхонто спросил, не желает ли он завтра отправиться вместе с ним на церемонию приветствия. Оказалось, что эта церемония была обязательной для всех обитателей дворца, однако Онхонто испросил для Хайнэ, ввиду его болезни, разрешение участвовать в ней только по желанию.
Хайнэ, все эти дни страстно ждавший встречи с Марик, которой так и не случилось — увы, она не пришла, как он надеялся, его навестить — подумал, что сможет увидеть её во время церемонии, и радостно согласился.
Посещение дорогого гостя ненадолго избавило его от печальных мыслей, однако когда он глядел вслед Онхонто, легко поднявшемуся с его постели и пошедшему к дверям, в голову ему вдруг пришло: а если бы Прекрасный увидел его без одежды, лицезрел его уродство, то как бы он поступил? Это абсолютно ничего бы не изменило в его отношении?
Хайнэ вдруг захотелось это проверить, прямо сейчас, и в то же время он знал, что никогда не решится это сделать.
Он заснул, впервые за три дня остро почувствовав собственное одиночество и вспомнив, что совсем отвык спать один в комнате.
Наутро его разбудили ещё до рассвета.
Закутавшись в несколько накидок, верхняя из которых была подбита мехом, он позволил отнести себя в сад. Онхонто уже ждал его там, и то ли его одежда была намного легче, то ли он просто двигался так легко, что создавалось подобное ощущение, но Хайнэ казался самому себе тяжеловесной каменной глыбой в сравнении с ним, хотя в реальности он, с его болезненной худобой, конечно, весил гораздо меньше.
— В нашей стране почитать Дэнрю, Морского Бога, и Айе, Богиню Весны, Природы, Цветов, — вдруг сказал Онхонто и, наклонившись, сорвал с клумбы осеннюю бледно-золотистую хризантему. — В первый день весны я раздавать букеты у входа в храме. У вас есть похожий обычай — дарить друг друга цветы, когда праздник. И сейчас, во время церемонии, каждый держит в руках цветок, который женщина потом должна обменяться с мужчиной. Это нравиться мне.
С этими словами он вручил хризантему Хайнэ.
Тот немного робко спрятал её в рукаве.