Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
— Да, — прошептал Хайнэ.
— А она? Отвечает вам?
Хайнэ посмотрел в пол.
— Не знаю.
— Не позволяйте ей играть с вами, — посоветовал Никевия. — Ваша любовь будет льстить её самолюбию, и она не отпустит вас от себя, даже если не сможет ничем вам ответить. Все женщины такие.
«Не все, — подумал Хайнэ. — Надо думать, самолюбие Марик удовлетворено сполна, да и любовь калеки вряд ли чем-то польстит её тщеславию. Не хочу верить, что у неё могут быть подобные мотивы. Нельзя судить обо всех по одному только человеку, который сделал тебе больно…»
— Почему любовь заставляет человека позабыть
Он бессильно опустил голову и уставился неподвижным взглядом куда-то в пол.
Экипаж, налетев на большой скорости на камень, подпрыгнул, и Никевию сильно тряхнуло, но он даже не обратил на это внимания.
У Хайнэ внезапно появилась одна идея.
— Скажите, а как вы относитесь к Энсенте Халии? — взволнованно спросил он.
— А что Халия? — пожал плечами Никевия, не поднимая головы. — Он хороший писатель, но мне нечего искать в его книгах. Они про счастливых влюблённых.
— Он мой друг, — сказал Хайнэ, сглотнув. — Хотите, попрошу его написать… про вас?
Сказав это, он тут же испугался и пожалел о своих словах, однако Никевия поднял голову и посмотрел на него взглядом голодного человека, перед которым неожиданно поставили тарелку с едой.
— А он бы мог? — спросил он хрипло. — Всё, как есть? Как у нас с Илон?
— Думаю, да, — осторожно подтвердил Хайнэ, хотя и не был в этом уверен.
— Если бы он и в самом деле смог… Может, мне стало бы легче, — пробормотал Никевия и внезапно впился в Хайнэ лихорадочно заблестевшим взглядом. — Тогда расскажите ему всё. Только пусть напишет всю правду, ничего не утаивая! Как я унижался, плакал перед ней, да что там, практически ползал на коленях! Знаете, поначалу я ведь пытался сохранить лицо, думал о гордости. Терпеливо сносил месяцы молчания с её стороны, не заваливал её письмами, делал вид, что сам занят другими делами, в то время как сутками напролёт думал о ней. Но чем больнее она била по моей гордости, чем чаще я говорил себе, что всё, это уж точно в последний раз, и что мне нужно подумать о чувстве собственного достоинства, тем меньше его у меня оставалось. Под конец не осталось уж ничего. Я перестал стыдиться своей слабости, перестал себя сдерживать. Я откровенно умолял её побыть со мной ещё хоть день, час, минуту! И если раньше она, неизменно теряя ко мне интерес, всё-таки возвращалась через несколько месяцев, то после того, как я перестал скрывать свои чувства, она, вероятно, стала меня презирать и бросила насовсем. И теперь мне уже всё равно. Я готов принять от неё любую подачку, лишь бы она хоть час провела со мной, и пусть надо мной потом смеётся весь город, вся страна, весь мир и сонмы богинь. — Он и сам истерически рассмеялся, а потом провёл по лицу руками и снова поглядел на Хайнэ. — Пусть ваш Халия напишет об этом. Без прикрас. Может, если я погляжу на себя со стороны, увижу, как жалко это выглядит, то найду в себе силы покончить со всем этим.
— Я постараюсь, —
В этот момент экипаж остановился, и послышался звук открываемых ворот.
Никевия поднялся на ноги и протянул Хайнэ руку.
— Пойдёмте со мной, — попросил он. — Может, хоть при вас я постыжусь унижаться, вымаливая для себя новое свидание.
Хайнэ и сам уже готов был просить об этом: ведь если писать про эту историю, он, по крайней мере, должен увидеть, что представляет собой её героиня. Что это за женщина, которая может довести мужчину до такой степени любовного наваждения?
Их с Никевией пропустили в дом и провели в одну из комнат, вероятно, предназначенную для приёма гостей.
Хайнэ осторожно обвёл её взглядом: комната была светлой и обставленной весьма изящно, однако без той доли изысканности, которая отличает стремящихся идти в ногу с модой хозяев. Скорее, здесь царил едва уловимый дух прошлого: картины кисти старых мастеров на стенах, засушенные цветы, на книжных полках — не литературные новинки, но собрания сочинений классиков.
Женщина появилась несколько минут спустя — высокая, красивая, одетая с большим вкусом.
Не очень юная — на вид ей было никак не меньше тридцати.
После рассказа Никевии Хайнэ ожидал увидеть перед собой взбалмошную гордячку, которой доставляет удовольствие вертеть мужчинами, однако госпожа Илон, скорее, походила на его мать, спокойную и безмятежную.
Гордость в ней, однако, чувствовалась — или, может быть, не гордость, а чувство собственного достоинства. По крайней мере, осанка её была очень прямой, а тёмно-карие задумчивые глаза смотрели как будто бы немного свысока.
Присутствию в своём доме второго гостя, она, казалось, ничуть не удивилась.
— Надеюсь, вы помните, что я позвала вас только затем, чтобы вы повидались с вашим ребёнком, — сказала госпожа Илон Никевии — О чём вы умоляли меня уже давно, — подчеркнула она.
Хайнэ с тревогой посмотрел на юношу, опасаясь сцены, которая принесёт мучение всем троим, включая нежданного свидетеля, однако Никевия, судя по всему, сумел сдержать себя — или, может быть, и в самом деле помогло присутствие постороннего человека.
— Я прекрасно всё помню, — сказал он безжизненным тоном.
Госпожа Илон кивнула и вышла из комнаты.
Через несколько минут служанка принесла младенца.
Лицо у Никевии изменилось — на этот раз оно отражало растерянное изумление, и нежность, и ещё что-то такое, отчего глядеть на него было больно.
— Можно мне подержать её на руках?.. — спросил он дрожащим голосом.
— Конечно, — улыбнулась служанка и, передав девочку ему в руки, оставила отца с дочерью наедине, не считая Хайнэ.
Никевия прижал к себе утопающий в кружевах свёрток; вид у него был какой-то потерянный и счастливый одновременно.
Вдоволь налюбовавшись на девочку, он повернулся к Хайнэ и с гордостью сказал:
— Это моя дочка. Знаете, по-моему, она похожа на меня. По крайней мере, я вижу… чувствую что-то общее. У неё мои глаза, я в этом уверен. А вам как кажется? — с каким-то испугом прибавил он и сел на диван рядом с Хайнэ, чтобы показать ему ребёнка.
Никакого сходства между младенцем и юношей тот не увидел, однако Никевия смотрел на него с такой надеждой, что Хайнэ просто не мог сказать правду.