Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Вернувшись, он получил письмо от брата, где тот на шести страницах изливал свои восторги по поводу Онхонто, который отныне был ему лучшим другом, братом и господином одновременно. Самый ласковый, самый красивый, самый понимающий.
«Он нашёл то, что хотел, и стал счастлив», — подумал Хатори и, отложив письмо, уставился в потолок.
Потом, преодолев себя, черкнул в ответ пару строчек и лёг спать.
Наутро он снова проснулся рано.
«Я просто-напросто слуга, в этом вся причина, — подумал он, стиснув зубы. — Господский образ жизни не для меня».
И решительно
Та широко раскрыла глаза от изумления и попыталась было отговорить его, но Хатори настоял на своём.
В конечном итоге он оказался прав — проработав пару часов под неожиданно жарким для Второго Месяца Ветра солнцем, с ног до головы облившись потом и перепачкавшись в земле, он начисто позабыл о тоске и о скуке.
Только один раз, взглянув на тёмно-розовые ветви дерева абагаман, он вспомнил о том, как смотрел на его недолгое цветение вместе с Хайнэ, и как ещё раньше, много лет назад, сажал с Иннин семена в горшок.
Теперь рядом с ним не было ни его, ни её…
Но это, право же, совсем не было поводом для расстройства.
К исходу четвёртого дня, проведённого под палящим солнцем с мотыгой и граблями в руках, Хатори окончательно вернул себе утраченное было душевное равновесие, которое не нарушило даже второе письмо от Хайнэ, и на этот раз прогулка по Нижнему Городу, которой он вознаградил себя за работу, оказалась весьма приятной.
Правда, артистов, выступающих с огнём, он снова не нашёл, однако зрелище вечернего солнца, заливающего лучами столицу, примирило Хатори с неудачным результатом поисков.
Вот он был, его огонь — охватил половину небосвода… того и гляди, с охваченного пожаром неба посыплются рубиново-красные искры, а золотая корона солнца взметнётся ещё выше, как пламя костра.
Хатори захотелось быть к нему поближе.
Найдя какой-то немноголюдный переулок, он вскарабкался по стене дома наверх и продолжил свой путь уже по крышам.
Город отсюда был виден, как на ладони. Три огромные стены, поделившие столицу на три части: золотые крыши дворцовых павильонов, скрытые за первой стеной и едва видимые отсюда, из не самой высокой части города, прямые, ровные улицы, мощенные белым камнем, по которым неторопливо прогуливались аристократы в роскошных одеждах и проезжали экипажи, украшенные ветками цветов — за второй стеной, и, наконец, разноцветный муравейник Нижнего Города.
И над всем этим — солнце, одинаково светившее для всех.
Хатори не рассуждал над моральными выводами из последнего факта, ему просто хотелось почувствовать тепло лучей на своих щеках, и поэтому он улёгся спиной на острую черепицу, раскинул руки в сторону и подставил лицо солнцу.
Внутри него шевельнулось какое-то смутное, неясное желание.
Или, может быть, довольно ясное, но он предпочёл об этом не задумываться — говорил же Хайнэ, что постельные утехи его не интересуют…
Так оно и было.
Что могло измениться теперь? Ничего.
…когда он открыл глаза, то обнаружил, что уже не один на этой крыше.
Как ни странно,
— Что ты здесь делаешь? — спросил Хатори, прикрыв глаза от слепящего солнца ладонью.
— Ловлю ветер, — откликнулась незнакомка, пройдясь босыми ногами по нагретой от солнца черепицы. — А ты что здесь делаешь?
— Разгадываю секрет счастья, — ни минуты не сомневаясь, ответил Хатори.
— И как, успешно?
— Вполне. — Он растянулся на нагретой солнцем черепице, а потом достал из кармана купленную в Нижнем Городе лепёшку, пышную и до сих пор тёплую. — Нужно просто любить жизнь и уметь ей наслаждаться. А ещё жить настоящим. Я не помню своего прошлого и ничего не жду от будущего, поэтому мне хорошо.
Женщина, ничего не ответив, опустилась на конёк крыши и подтянула к себе колени, обхватив их руками. Какое-то время они сидели, молча глядя друг на друга с двух противоположных концов крыши.
— А, может, всё-таки продашь птицу, госпожа? — вдруг поинтересовался Хатори, перевернувшись на бок и подперев локтём голову.
— Нет, не продам. — Незнакомка покачала головой и улыбнулась, как будто немного насмешливо.
А ему уже пришло в голову другое.
— Вылечи моего господина, — сказал Хатори, вскочив на ноги и приближаясь к ней. — Жрица ты или волшебница, не знаю, но ты обладаешь силами стихий. Вылечи его! Он болен красной лихорадкой, и болезнь изуродовала его тело, так что он едва может ходить. Пусть он станет таким, как раньше. Помоги ему, и я сделаю для тебя всё, что хочешь!
— Например? — спросила женщина.
— Пойду к тебе в услужение! Буду твоим слугой до конца жизни!
На мгновение в голове у него промелькнуло: но ведь тогда придётся оставить Хайнэ.
Впрочем, если брат снова будет здоров, тогда ему не понадобится тот, кто должен будет купать его, одевать и причёсывать. Он больше не будет ему нужен.
Но незнакомка снова покачала головой.
— Я не могу. Не имею права.
Хатори не понял, на что именно она не имеет права — лечить болезнь Хайнэ или брать его к себе в слуги, однако одно стало ему ясно: это тот случай, когда упорством ничего не добиться. Она не согласится.
Он снова опустился на крышу, но расстояние между ним и женщиной сократилось почти вдвое.
— В прошлый раз ты убежала от меня, — напомнил Хатори, глядя не на неё, а на улицы Нижнего Города, утопавшие в золотистом свете, как в гречишном мёде. — А сейчас нет. Почему?
Она проигнорировала его вопрос и спросила совершенно другое:
— Ты любишь этот город?
— Город? — Хатори удивился и задумался. — Не знаю. Вообще-то, я не размышлял о нём, как о живом существе, которое можно любить или не любить. Это просто город. Но если ты непременно хочешь ответ, то, наверное, да. У меня нет никаких причин относиться к нему плохо. А ты, надо полагать, любишь, раз спрашиваешь?