Пророк, огонь и роза. Ищущие

Вансайрес

Хатори кивнул и отпустил руку Хайнэ.

Тот как-то конвульсивно дёрнулся и, измученный, отодвинулся от решётки.

— Хайнэ! — вдруг позвал Хатори, когда они с Иннин уже отошли на несколько шагов.

Тот обернулся с видом инстинктивного ужаса на лице.

Хатори какое-то время молчал.

— Помнишь своё письмо? — спросил он, наконец. — Я всё хотел спросить… что это за чудо, которое он для тебя совершил? Что он такого для тебя сделал?

— Письмо?.. — пролепетал Хайнэ совершенно чужим голосом, впервые за всё время открыв рот. — Какое письмо?.. Кто сделал?..

Очевидно, он ничего не помнил.

— В тот вечер

ты прислал мне из дворца письмо, — терпеливо пояснил Хатори и по памяти повторил: — «Он совершил для меня чудо… Он сказал те слова, которых я ждал, быть может, всю жизнь, и которые успокоили моё сердце». Что он сказал, твой Онхонто?

Губы Хайнэ искривились.

— Он сказал, что я не уродлив, — проговорил он дрожащим голосом. — Сказал, что не считает меня уродливым.

— А. Вот как. — Хатори посмотрел куда-то в сторону. — А я тебе этого никогда не говорил?

Хайнэ вздрогнул и вскинул голову.

— Нет, — проговорил он с каким-то вызовом. — Нет, не говорил. Никогда.

— Ну прости, — произнёс Хатори, внимательно посмотрев ему в глаза. — Я-то думал, это и так было понятно из всего, что я делал. Видимо, я ошибался.

С этими словами он отвернулся.

Хайнэ какое-то время молча смотрел ему в спину, а потом развернулся и вцепился Иннин в руку.

— Пойдём, — попросил он, дрожа от сдерживаемых эмоций.

— И всё-таки я тебе скажу, — вдруг закричал Хатори, когда они прошли уже половину коридора. — Чтобы у тебя больше не было повода говорить и думать обратное. Ты не уродлив, и я никогда не считал тебя таковым! Но мои слова для тебя, конечно же, никакого чуда не произведут!

Даже с такого расстояния Иннин, обернувшись, увидела, как полыхают от ярости его тёмно-красные глаза.

Хайнэ задрожал ещё сильнее и, ничего не сказав, потащил сестру вперёд.

Когда они добрались до его спальни, он отпустил руку Иннин и принялся лихорадочно метаться по комнате.

— Что за глупая ревность, — исступлённо бормотал он. — Онхонто — это совсем другое… Он что же, хочет, чтобы я любил одного лишь его? Он всё всегда для меня делал, но там — другое, Онхонто — это самое прекрасное, что есть в мире, что я могу поделать с тем, что Хатори для меня не такой?! Я виноват в этом, а, виноват?! — он повернулся и посмотрел Иннин в глаза, как будто ожидая её вердикта, а потом вдруг в отчаянии выкрикнул и повалился на пол: — Ну да, я знаю, что виноват, что он готов отдать ради меня всё, а я ничем не могу ему отплатить, я даже не смог ничего сказать ему, и это при том, что мы, может быть, видимся в последний раз! Но я не могу, мне проще убить себя!.. Да и что он хотел бы от меня услышать?.. Чувства разрывают мне грудь, но эти чувства не к нему, вот в чём дело! Я бы мог признаться в своей вине, спасти его от казни, но я сделал бы это из-за угрызений совести, а не ради него, понимаешь, Иннин? Не ради него, как делает он!

Он закрыл лицо руками и зарыдал без слёз.

Иннин молча смотрела на всё это, не зная, что сказать.

— О Великая Богиня, если бы только не огонь, — вдруг прошептал Хайнэ, отняв руки от лица и никуда не глядя. — Если бы только не огненная казнь, а какая угодно другая, я бы признался, я сделал бы это! Иннин, я дико боюсь огня, ты просто не понимаешь!..

Иннин

понимала другое.

«Если бы это был любой другой мужчина, кроме Главного Астролога, я бы тоже спасла Хатори ценой потери пресловутого достоинства, — думала она. — Но тот… Ты тоже, Хайнэ, не понимаешь, насколько он мне омерзителен».

Сострадание и презрение — что к брату, что к себе — боролись в её душе.

Она развернулась и вышла из комнаты.

Походив по коридорам в бесцельном мучении, Иннин вновь спустилась к Хатори.

Тот лежал на полу на спине, подложив под голову локоть и глядя в потолок с таким выражением, с каким бы мог глядеть на плывущие в небе облака, находясь посреди цветущего поля — задумчивым, расслабленным, безразличным.

— Хайнэ жалок, — зачем-то сказала Иннин, хотя не собиралась ни в чём обвинять брата.

— Я знаю, — к её огромному изумлению, равнодушно ответил Хатори. — Но мне-то что до этого. Я его люблю.

Иннин вдруг, к собственному ужасу, почувствовала, что готова разрыдаться и, рухнув на колени, уткнулась лицом в его грудь.

— А меня?.. — прошептала она. — Меня любишь?

— Да, — сказал Хатори, погладив её по волосам. — Тебя тоже люблю.

Так они лежали, обнявшись, на сыром полу камеры, и сверху, с потолка, на них капала вода.

«Я должна попытаться устроить ему побег, — думала Иннин, перебирая длинные ярко-рыжие пряди, даже здесь, в темноте подземелья, тускло светившиеся и отливавшие червонным золотом. Внутри у неё что-то дрожало, разгоралось, мучило сладковатой болью. — Это единственный шанс… Но если даже у меня получится, Даран сразу поймёт, кто виноват, и не простит меня. Я должна бежать вместе с ним».

Она прижалась к Хатори сильнее и, отчётливо ощутив внутри себя характерную дрожь, хотела тут же отстраниться, но поймала себя на этой инстинктивной реакции и захотела нервно рассмеяться. Даже сейчас, в такой момент, реакции, вбитые в неё Верховной Жрицей, были сильны и почти что пересиливали инстинкты здорового, молодого тела.

— Обними меня покрепче, — попросила Иннин, закрыв глаза. — Ещё сильнее. Так, чтобы было больно.

Хатори выполнил её пожелание, не жалея её — так, что у Иннин хрустнули кости, и она едва удержалась от вскрика.

Это было хорошо, это было правильно и приятно, ей хотелось, чтобы он и дальше не отпускал её.

— Мы сбежим, — проговорила Иннин, дрожа и не открывая глаз, и, стиснув Хатори в объятиях, перевернулась на спину. — Ты, я и Хайнэ, как ты предлагал как-то раз. Будем бродяжничать до конца жизни.

— А твоя мечта стать жрицей? — спросил Хатори, прижимая её к полу.

Рыжие волосы падали ей на лицо, смешно щекотали кожу, пахли как-то странно — сухой полевой травой, жарким солнцем…

— Ты смеёшься, — задыхаясь, ответила Иннин. — Разве эта жизнь имеет что-то общее с моей мечтой? Я не хочу этого. Я хочу быть с тобой.

Всё ещё не открывая глаз, она нащупала ворот его рубахи и, проскользнув под неё рукой, провела пальцами по груди.

Хатори замер и весь напрягся.

— Иннин… — раздалось после продолжительной паузы. — Я…

Голос его был хриплым, немного растерянным.

В этом голосе было многое — и признание, и чувство вины, и попытка остановить себя, и предупреждение, что ещё мгновение — и остановить себя он уже не сможет.

— Я знаю, — просто сказала Иннин. — У нас есть немного времени.