Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Он с презрением расхохотался.
Иннин, рыдая, выскочила из залы.
Прошло много времени, прежде чем она смогла успокоиться и прийти в себя.
«Есть ли другой выход? — в отчаянии думала она. — Неужели мне придётся пойти на это?!»
Она рассчитывала, что госпожа Ниси сумеет что-то сделать, но всё происходило со стремительной быстротой, и мать до сих пор не смогли найти…
Чувствуя, что приходит от этих мыслей в состояние, близкое к умопомешательству, Иннин вспомнила о брате, который с самого утра лежал в своей комнате, и
Тот был в постели, измождённый и обессиленный после своего припадка, однако не спал.
Все занавеси были опущены; в комнате царил полумрак.
— Что теперь будет? — спросил Хайнэ глухо. — Что делать дальше?..
Иннин помолчала.
— Не знаю, — сказала она, наконец. — Я что-нибудь придумаю.
Брат зашевелился; шёлковые простыни и покрывала зашелестели. Хайнэ был в одном только ночном халате с недлинными рукавами и, пока он протягивал руку за верхней накидкой, Иннин успела увидеть в темноте искривлённый, уродливый силуэт его руки.
«Как хорошо, что я не видела его целиком, — пронеслось в её голове. — Это всё-таки ужасно…»
Она помогла Хайнэ завязать пояс, мучимая стыдом за свои мысли.
— Я хочу увидеть его, — попросил тот. — Пожалуйста.
— Хайнэ, я не могу… — начала было Иннин и остановилась, вдруг почувствовав, что некий барьер в её голове, заставлявший её много лет подчиняться установленным во дворце правилам, сломан. — Ладно, пошли.
Она знала многочисленные входы и выходы во дворце, неизвестные другим жрицам, тайные ходы, соединявшие павильоны и ведущие с этажа на этаж — в том числе, в подземелье. В своё время Даран показывала их ей, показывала единственной из своих учениц, потому что не сомневалась в ней. Это был ещё один из актов их невидимого взаимодействия.
«Хоть я и злюсь на тебя, а всё-таки знаю, что одна только ты не обманешь моё доверие и не станешь использовать известные тебе секреты в личных целях», — как будто бы говорила Даран, показывая Иннин то, что не дозволялось знать никому другому.
«Хоть я и ненавижу вас, но доверие ваше не предам», — как будто бы говорила Иннин, молчаливо принимая «подарки».
«Да плевать я на вас на всех хотела, — злобно подумала она сейчас, открывая одну из секретных дверей. — Плевать!»
Хайнэ медленно ковылял за ней следом.
Иннин пошла на единственную уступку своей не к месту проснувшейся совести — не стала отпирать дверь камеры, и Хайнэ пришлось общаться с братом через решётку.
Он прильнул к ней всем телом, вцепившись своими искривлёнными пальцами в толстые железные прутья, и ничего не произнёс.
Иннин вдруг пришло в голову, что он стесняется её и не может в её присутствии толком выразить своих чувств — она хотела было уйти и не могла себя заставить.
«Я и так незаконно привела его сюда. Я не могу ещё к тому же оставить их наедине, это уж слишком», — оправдывала она себя и в то же время чувствовала, что дело в чём-то в другом.
В чём именно — ей даже разбираться не хотелось.
Зато
Хайнэ молчал и дрожал, закрыв глаза.
— Хайнэ, только не делай глупостей, — монотонным голосом предупредил Хатори несколько минут спустя. — Не пытайся взять мою вину на себя и всё такое. Я-то справлюсь, а ты нет. Понял? Это моё решение.
Хайнэ как-то судорожно всхлипнул, припав всем телом к решётке ещё больше.
Иннин подумала, что это невыносимое зрелище: вид человека, который медленно, шаг за шагом, отступает от собственной совести и сдаётся на милость другого, который облегчает ему её муки.
Слова Астанико, против воли, снова вспыхивали в её памяти.
Астролог был прав, Хайнэ не признается, позволит Хатори умереть, позволит Хатори убедить себя, что это единственный выход, и что сам Хайнэ ни в чём не виноват.
Брат пойдёт на сделку с собственной совестью, и при этом все трое будут делать вид, что всё правильно, что по-другому нельзя, но в глубине души прекрасно зная, что нельзя так… И после того, как Хатори убьют, эта подлая тайна, или тайна подлости, навеки свяжет их с братом узами отвращения друг к другу.
«Призналась ли бы я на его месте?» — задумалась Иннин.
Ей казалось, что уж она-то бы, разумеется, призналась — никогда бы не позволила другому человеку нести наказание за её собственные поступки. Казалось, что даже вопроса такого перед ней бы никогда не встало, и чувство гордости за собственную честность и смелость, в противоположность трусости брата, вдруг наполнило её с ног до головы.
Единственным червячком сомнения была мысль: «А с Астанико ради этого спать бы не стала…»
«Но это честь! — возмутилась одна половина Иннин. — Я готова пожертвовать жизнью, но не могу пожертвовать честью и достоинством!»
«А Хайнэ готов пожертвовать честью и достоинством, но не готов жертвовать жизнью, — подло хихикала другая половина. — Ты уверена, что так уж лучше него?»
«Честь дороже жизни», — оправдывалась Иннин перед ней.
«Жизнь дороже чести! — безжалостно утверждала та. — Она даётся только один раз, и потерю достоинства можно искупить, а потерю жизни — никогда…»
— Я верю в свою удачу, — утешал Хатори Хайнэ. — Мало ли что может случиться. Приказ о помиловании, неожиданная смена власти, да просто чудо, в конце концов. Я не таков, чтобы взять и умереть во цвете лет, уж ты-то меня знаешь. И потом, я сам виноват. Позволил себе глупо попасться…
Хайнэ так до сих пор и не сказал ему ни одного слова, только опускал голову всё ниже и сжимал своими слабыми пальцами его руку всё сильнее.
— Пора идти, — сказала Иннин, когда поняла, что ничего нового эти двое друг другу не сообщат.