Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
— Я… я не знаю, что на это ответить, — честно призналась Иннин.
— Ничего, — устало сказал Хайнэ. — Наверное, мне не следовало обо всём этом тебе рассказывать. Я и не рассказывал, пока не был ни в чём уверен, но когда я прочитал это стихотворение, для меня не осталось никаких сомнений… Я всё равно буду верить, что это правда.
— Верь, — вздохнула Иннин. — Давай будем считать, что Ранко — наш отец, если ты этого так хочешь. В конце концов, для меня это не имеет значения. Я жрица, у меня нет ни имени, ни семьи. Какая разница, кем был мой
— Я написал госпоже Илон, — пробормотал Хайнэ. — Попросил её рассказать о Ранко ещё хоть что-нибудь. Она сообщила, что у него был свой дом в столице. Теперь там, кажется, никто не живёт. Я думал, что, может быть, мы съездим туда вместе… так, чтобы мама не узнала.
«Какая горестная картина сознательного самообольщения, — печально думала Иннин, глядя на него. — Великая Богиня, зачем ему этот призрак другого отца, давно умершего? Что это изменит в его жизни?»
Однако она согласилась сопроводить брата в указанное место и в экипаже читала книгу стихотворений Ранко, которую Хайнэ, похоже, повсюду носил с собой.
«Хайнэ мечтает о жене, о детях, — пронеслось в её голове. — Ранко страдал от того, что не мог быть вместе со своей возлюбленной. А я сознательно от этого отказалась… Аларес, почему ты так жестока, почему даёшь то, что составляет счастье одного человека, другому, которому это совсем не нужно? И есть ли в этом какой-то принцип? Хайнэ мучается от ограничений, которые наложила на него судьба, я мучаюсь от свободы, с которой не знаю, что мне делать. Но станем ли мы счастливее, если с него вдруг спадут эти оковы, а я потеряю свою свободу? Я помню, что была в детстве так счастлива, когда для меня существовала только одна цель, и каждый новый день приближал меня к ней… У Хайнэ никаких целей не было, но он тоже был счастлив. Взрослая жизнь — это несчастье. Возможность мыслить и осмыслять свою судьбу — несчастье ещё большее. Так зачем же ты дала их нам, Великая Богиня? Зачем ты дала человеку жизнь и сознание? Мы благодарим тебя за них, но на самом деле это был акт величайшего кощунства в истории… Ты ненавидишь своих детей».
Экипаж остановился напротив буйно заросшего сорняками сада.
Иннин помогла брату выбраться из него и толкнула не сразу поддавшиеся ворота.
Двери в дом были заперты, но это не смогло остановить Хайнэ, находившегося в том лихорадочном состоянии, когда можно разбить любые преграды — или разбиться о них самому. Вытащив из волос шпильку, он принялся орудовать в замке, словно заправский грабитель, и в конечном итоге добился своего.
Иннин с некоторым волнением переступила порог прохладной залы, убранной тёмными занавесями — свидетельством кончины прежнего обитателя.
Хайнэ со сдавленным вскриком бросился к столику, на котором стояла ваза с засушенными цветами.
— Он любил розы, как Онхонто, — с волнением проговорил Хайнэ, дотронувшись до хрупкого бледно-золотистого лепестка, запорошенного пылью, будто снегом. — Самый поздний сорт, который цветёт перед началом зимы… Это были последние цветы, которые он
Иннин терпеливо ждала, пока брат переходил от одного предмета в комнате к другому, старательно подавляя в себе аналогичное желание.
Но потом они поднялись на второй этаж, раскрыли двери в одну из комнат, и взгляду брата и сестры предстал портрет мужчины, который уже был знаком Иннин по её снам.
Хайнэ тихо ахнул.
— Это он… — прошептал он. — Это он, я уверен!..
Иннин, задержав дыхание, отступила на пару шагов назад.
— С чего ты взял? — проговорила она, бессовестно кривя душой. — Может, это его отец, или родственник…
Но Хайнэ её даже не услышал.
Медленно подойдя к портрету, он осторожно провёл по нему рукой и застыл, прислонившись к нему лбом.
Иннин тоже прислонилась, но к стене, и закрыла глаза.
Когда она их открыла, брат разжигал перед портретом поминальные благовония.
— Отец, — проговорил он дрожащим голосом, опустившись на колени. — Отец, ты умер с сознанием, что твой ребёнок не узнает о твоём существовании, не почувствует твоей любви. Но вот мы здесь, мы пришли, мы оба. Знал ли ты, что у тебя не одно дитя, а целых двое? Хотя, как ты мог этого не узнать, если успел подержать меня на руках…
И он тихо засмеялся.
В этот момент Иннин не выдержала.
— Прекрати, Хайнэ! — закричала она, заткнув уши руками. — Прекрати, я не могу это видеть, не могу слышать! Ты сошёл с ума!
Брат повернулся к ней, бледный.
— Разве ты ничего не чувствуешь, глядя на этот портрет? — спросил он. — Совсем ничего?..
— Нет!
Это было ложью — Иннин чувствовала, и это пугало её больше, чем всё остальное.
«Неужели это может быть правдой?» — впервые подумала она в смятении.
Хайнэ помолчал.
— Неважно, — сказал он. — Я думаю, даже если я заблуждаюсь, Ранко будет приятно — где бы он теперь ни находился. Человек, который потерял родное и любимое дитя, будет рад услышать слово «отец» от кого угодно. Я надеюсь, что это поможет обрести ему спокойствие в ином мире.
— По-твоему, это преступление — разлучать отца и ребёнка?! — вдруг вырвалось у Иннин.
Брат посмотрел на неё с некоторой растерянностью, очевидно, не понимая, чем вызвана её неожиданная горячность.
— Не знаю, — пробормотал он. — Но я бы отдал всё на свете за то, чтобы мы росли рядом с отцом, который бы нас любил.
Иннин застонала.
Хайнэ вновь повернулся к портрету и, очевидно, погрузился в свои мысли — или же в мысленное общение с духом умершего.
— Пойдём? — спросил он тихо, когда палочки благовоний истлели и осыпались в фарфоровую подставку.
Они как будто поменялись с сестрой местами — Хайнэ был теперь спокоен, зато Иннин буквально лихорадило.
Всё же она старалась не показывать своих эмоций внешне и, кивнув, направилась к дверям.
— Иннин… — Хайнэ робко дотронулся до её рукава.