Пророк, огонь и роза. Ищущие

Вансайрес

Хатори, последовавший совету Онхонто, прикрыл шею и часть лица веером, подхватил Хайнэ под локоть и повёл его в дом.

Двери перед ними распахнулись; все обернулись в их сторону.

Хайнэ, вне себя от ужаса, опустил взгляд, однако успел заметить отражение их с Хатори в зеркале — роскошно одетую, притягивающую взгляд женщину, держащую под руку сгорбленного тощего калеку, с трудом державшегося на ногах.

«Зачем я на это согласился? Что я делаю?» — мелькнуло в голове у Хайнэ, близкого к потере сознания.

Хатори стиснул его локоть — одновременно и более крепко, и более нежно, как могла бы сделать женщина.

— Вы не могли бы позволить нам пройти? — спросил он мягким, совершенно

чужим голосом, и даже взгляд его переменился, подёрнувшись типичной женской поволокой.

Перед ними расступились, и «спутница» помогла Хайнэ устроиться на подушках, а после пододвинула к ним низкий столик и принялась сама кормить его, подливая в чашку вина и предлагая кусочки самых вкусных фруктов.

Хайнэ принимал все эти знаки внимания и нежности со смешанными чувствами ужаса и тоски.

— На нас все смотрят, — сказал он едва слышно, поворачиваясь так, чтобы самому не видеть лиц гостей.

— Так и должно быть, — ответил Хатори. — Они завидуют.

— Мне? — пробормотал Хайнэ.

— Мне.

Хайнэ вскинул голову.

— Тебе? — повторил он, чуть не расхохотавшись. — Чему именно? Что у тебя в предполагаемых возлюбленных — урод и калека?

— Да, — кивнул Хатори и, подхватив палочками с тарелки очередной кусочек фрукта, протянул ему.

Хайнэ наклонился, чтобы съесть его, с трудом сдерживая нервный смех.

— Ты понимаешь, какой это бред? — проговорил он дрожащим голосом, стиснув его запястье. — Зачем ты это мне говоришь?

— Потому что это правда, — ответил Хатори негромко, положив на его руку свою. — Завидовать человеку, которого полюбила красивая женщина, можно, но завидовать женщине, которая полюбила калеку, будут гораздо больше, хоть и не признаются в этом даже себе. Думаешь, все хотят быть любимыми? Думаешь, это приносит счастье? Пример твоего Онхонто подтверждает, что это не так. На самом деле каждому хотелось бы любить так, чтобы сила его любви была сильнее всего на свете, чтобы для неё не имели значение ни внешность, ни отношение окружающих. Но ведь признать, что ты не умеешь любить, гораздо больнее, чем то, что тебя никто не любит, правда? Поэтому все говорят себе, что хотят быть любимыми. Но сейчас они завидуют именно мне.

Хайнэ молчал, глядя на него потрясённым взглядом.

Хатори оторвал его руку от своего запястья и взял её в обе ладони.

— Заставим их завидовать ещё больше? — спросил он тихо.

— Не надо, — едва смог выговорить Хайнэ, догадавшись, что он собирается сделать.

Но Хатори, не послушав его, задрал его рукав до самого локтя и, приложив ладонь Хайнэ к своей щеке, принялся покрывать уродливую кисть поцелуями.

Время для Хайнэ остановилось; потонуло в бездонном ужасе, хлынувшем на него, накрывшем с головой вместе с лавиной чужих взглядов, устремлённых на его обнажённую руку.

Хатори, очевидно, увидел этот ужас в его остановившемся взгляде.

— Знаю, что это жестоко, — проговорил он. — Но ты был прав. В глубине души я жесток.

Он снова вернулся к руке Хайнэ, на этот раз целуя скрюченные и искривлённые пальцы.

— Что там тебе сказал Онхонто? — спросил Хатори. — Что ты не уродлив? Это неправда, и ты это сам знаешь, поэтому не можешь поверить ему. Так вот, ты уродлив, Хайнэ. Но мне на это совершенно плевать. Думаешь, я буду любить чьё-то тело, чьи-то руки, будь они даже воплощением красоты и совершенства, больше, чем твои? Сколько лет я носил тебя в купальню по несколько раз в день, раздевал и одевал, помогал тебе вдеть эти уродливые руки в рукава, носил на руках, чтобы твои искалеченные, безжизненные ноги не касались земли. Семь лет. Ты, кажется, презирал меня за то, что я ничем, кроме этого, не занимаюсь, что я не читаю книжек, ничего не хочу

добиться, но правда в том, что я и так был счастлив. Мне доставляло удовольствие быть с тобой каждую минуту и помогать тебе. Я не могу сказать, что был счастлив от того, что ты урод и калека, но раз уж случилось так, то мне хотелось сделать всё возможное, чтобы ты меньше страдал от этого. Мне казалось, что будет лучше, если я буду меньше об этом говорить, напоминать тебе о том, что тебе самому больно и неприятно, вести себя так, как будто ты самый обычный человек, по каким-то причинам больше нуждающийся в помощи слуги, чем остальные. Но, видимо, я был не прав. Наверное, мне нужно было каждый день говорить тебе о том, как ты уродлив, и как сильно я люблю тебя, несмотря на это. Да нет, не несмотря. Это слово подразумевает, что мне нужно было приложить какое-то усилие, чтобы любить урода. Но это не так. Я не буду говорить, что не вижу твоего уродства, как не буду говорить, что оно — красота. Ты не прекрасен для меня, Хайнэ, не прекрасен и не уродлив, ты просто такой, какого я люблю. И буду любить, даже если ты каким-то чудом превратишься в прекрасное божество наподобие Онхонто или, наоборот, станешь ещё уродливее.

Он замолчал и, отпустив руку Хайнэ, посмотрел куда-то в пол.

— Обдумать всё это стоило мне некоторого труда, — добавил Хатори, помолчав. — Потому что я, вероятно, не слишком умён. Но всё же я сделал над собой усилие, чтобы сказать тебе это на прощание.

Хайнэ вдруг начал как-то заваливаться вперёд.

На мгновение Хатори испугался, что он теряет сознание, но Хайнэ упал ему на грудь и затрясся от беззвучных рыданий.

Хатори обнял его и посмотрел куда-то вдаль поверх устремлённых на них взглядов.

Разговора этого гости слышать не могли, но, очевидно, понимали, что между «влюблёнными» произошла то ли ссора, то ли страстное признание и глядели на них с удвоенным любопытством.

Впрочем, дальнейшее внимание к их персонам в планы Хатори не входило.

— Пойдём отсюда, — шепнул он Хайнэ, помогая ему подняться.

Сообщив гостям о том, что господин плохо себя чувствует, и они вынуждены будут удалиться, он повёл брата к дверям.

Хайнэ дал слезам волю ещё на улице.

— Как ты можешь? — с трудом проговорил он, оказавшись в экипаже. — Как ты можешь уехать после того, что сказал мне только что?

— Могу и уеду, — ответил Хатори. — Это не отменяет того, что я сказал.

Ехали они в молчании.

— Ну хоть обними меня на прощание, — наконец, проговорил Хайнэ, всё ещё пребывавший в состоянии, близком к шоку. — Ещё раз…

— Это можно, — согласился Хатори и притянул его к себе.

Хайнэ прижался к его груди, вдыхая незнакомый, сладковатый аромат женских духов. Запах этот дурманил — Хатори никогда не любил благовоний и не пользовался ими, однако ради маскарада пошёл наперекор собственным принципам, и Хайнэ, всегда питавший особенную слабость к ароматам, чувствовал себя странно.

Хатори держал его руку в своей, и Хайнэ вдруг вспомнилось, как он покрывал её поцелуями на глазах у всех. Тогда, остолбеневший от ужаса, он почти ничего не чувствовал, но сейчас воспоминание принесло смутный трепет.

— Можешь… сделать так… ещё раз?.. — запинаясь, произнёс Хайнэ, сам не вполне сознавая, что говорит.

— Как?

— Как там… в зале…

На этот раз Хатори понял и, взяв его запястье, осторожно коснулся губами раскрытой ладони.

Хайнэ задрожал.

— На самом деле это просто такое странное ощущение, — попытался объяснить он своё желание. — Никто никогда… А иногда мне очень сильно хотелось хотя бы как-то… Сколько я писал про это на бумаге. Но всё, что мне оставалось — это самому себя целовать, — закончил он и заплакал от унижения.