Просветленные не боятся темноты
Шрифт:
На рынке мудрец увидел издыхающую собаку, которую заживо ели черви.
Сердце его исполнилось сострадания, и он подумал, что если ничего не делать, то смерть ждет собаку, если убрать паразитов, то смерть ждет их. И тогда он взял нож, отрезал кусок собственного мяса и одного за другим аккуратно переместил червей на него.
– И тут собака ррраз, и превратилась в бодхисатву, сияющего неземным светом!
– воскликнул Пон.
– Понятно, что спусковым крючком для появления Майтрейи послужило сострадательное деяние мудреца, но не медитируй тот много лет в лесу, это
История запала мне в душу, и все время, что мы ехали на тук-туке, а затем плыли на пароме, я крутил ее в голове. Совершенно забыл про собственную ярость, и на землю Ко Лана вступил спокойным, как отобедавший удав.
– Ну что, теперь на пляж?
– спросил я, не скрывая иронии.
– Вот уж нет, даже не мечтай, - отозвался монах.
– Сейчас возьмем такси.
Поинтересоваться "зачем" я не успел, брат Пон уже стремительно топал в ту сторону, где туристы распихивались по тук-тукам, чтобы ехать в разные концы не такого и маленького острова.
Вскоре одна из машин подкатила к нам, и молодой водила радостно ухмыльнулся мне из кабины.
– Залезай, - велел монах, сидевший в кузове.
– Поедем с ветерком.
Насчет последнего он не соврал, мы вихрем пронеслись через крохотный прибрежный поселок. Оставили за спиной местный храм, белоснежный, с алой крышей, и запетляли по узким дорогам.
За обочинами тянулись заросли кустарника, встречались огороженные участки. Машину немилосердно трясло, так что все мои ушибы и раны то и дело напоминали о себе, из-под колес летела пыль.
Но все равно это было классно, я держался за поручень и радостно щурился.
Тук-тук, ревя мотором, пер вверх, к перевалу, ловко уворачиваясь от столкновения с летевшими навстречу сородичами.
– Стоп! Стоп!
– завопил брат Пон, и принялся лупить по кабине.
Машина встала, едва не зарывшись носом в землю, мы расплатились, и наше "такси" покатило дальше.
– Приехали, - сказал монах.
– Куда?
– я огляделся.
С того места, где мы находились, я мог разглядеть поселок внизу, острова на глади моря и торчавшие из голубой дымки небоскребы Паттайи. С одной стороны от дороги поднимался склон, покрытый зеленой щеткой зарослей, а с другой виднелась укрытая в тени деревьев лачуга.
Сделана она была из досок, покрывали ее кое-как скрепленные листы шифера. Между деревьями располагалось нечто вроде калитки, украшенной бычьими рогами, и рядом с ней торчало корявое подобие вывески - длинная надпись на тайском и одно-единственное английское "tattoo".
– Настало время тебя слегка подлатать, - сообщил брат Пон.
– А то едва ходишь. Тут живет тот, кто способен это сделать.
– Татуировщик?
– Колдун, - и, не дожидаясь новых вопросов, монах зашагал к калитке.
Мне ничего не оставалось, как двинуться за ним.
Брат Пон крикнул что-то на тайском, ему ответили, и из-за лачуги показался голый по пояс мужик средних лет, с длинными, едва не по пояс волосами,
Носил он рваные джинсы, сандалии и ожерелье из человеческих зубов.
– Хелло-хелло, - сказал он мне, оскалив собственные зубы, редкие, но очень белые.
– Помогать?
Я смотрел на него с опаской, поскольку единственная моя встреча с колдуном, случившаяся на землях племени луа, приятных воспоминаний не оставила. Конечно, были еще девяностые на родине, когда чуть ли не каждый вчерашний комсомолец или коммунист стал экстрасенсом или магом, но они в счет не шли.
– Да, - согласился брат Пон.
Они о чем-то поговорили, и меня пригласили за хижину, где меж деревьев обнаружился гамак с кучей пивных банок под ним, а рядом что-то вроде верстака - первый служил местом отдыха нашего хозяина, второй, похоже, исполнял роль операционного стола.
Взгромоздился я на него не без опаски.
– Это точно нужно?
– спросил я.
– И ты еще спрашиваешь?
– брат Пон усмехнулся.
– Все будет хорошо. Увидишь.
Колдун тем временем нацепил на голову повязку, сплетенную из множества разноцветных шнурков, украшенную стеклянными, металлическими и деревянными фигурками зверей и людей, и вооружился жезлом с круглым навершием, таким массивным, что им можно было глушить быков.
Последним штрихом стали очки в роговой оправе, солидные, но с трещиной в правом стекле.
– Помогать, - повторил колдун, на этот раз утвердительно, и принялся меня ощупывать.
Пальцы у него оказались ловкие и на удивление деликатные.
Повязка с ноги оказалась снята так стремительно и легко, что я этого не заметил. Затем обитатель хибары запел нечто монотонное, встряхивая своим жезлом, словно одиноким маракасом.
От этого вытья у меня помутилось в голове, все вокруг закружилось, мир превратился в набор серых, зеленых и бежевых полос. Меня завертело и понесло, я попытался выбраться из туманной пелены, в которой оказался, но сил не нашлось даже на то, чтобы пошевелить руками.
Потом слуха моего коснулись голоса, тяжелые, звучные, доносившиеся сверху: один принадлежал женщине, второй мужчине, и они о чем-то беседовали, хотя на каком языке, я понять не мог.
Вроде бы слова русские, но порядок странный, как в немецком...
Порыв холодного ветра ударил в лицо, и я заморгал, понимая, что лежу на столе, сквозь кроны жарит солнце, а рядом стоит брат Пон, довольный, как дорвавшаяся до курятника лиса.
– Вот и все, - сказал он, протягивая руку.
– Тебя подлатали, можно идти.
Лодыжка больше не болела, хотя повязку я обнаружил на том же месте, ушибы и порезы не беспокоили совершенно, зато оказались покрыты бесцветной, резко пахнувшей мазью.
Поднявшись, я увидел, что колдун лежит в гамаке и курит длинную трубку, вырезанную из древесного корня.
– Спасибо, - пробормотал я по-английски.
– Ему нужно заплатить?
– Уже заплачено, - брат Пон кивнул нашему хозяину, и мы пошли в сторону дороги.
– Поскольку теперь ты здоров, обратно до парома мы прогуляемся пешком. Тут под горку. Красота...