Протопоп Аввакум и начало Раскола

Паскаль Пьер

Тогда на них стали напирать еще настойчивее, еще чаще увещать. Ночью 8 августа к ним опять пришел Башмаков. 10 августа пришел еще какой-то архимандрит и Артамон Матвеев. В особенности донимали Аввакума. Все они повторяли слова царя: «Протопоп, ведаю-де я твое чистое и непорочное и богоподражательное житие, прошу-де твоево благословения и с царицею и с чады, – помолися о нас!» «Пожалуй-де послушай меня: соединись со вселенскими теми, хотя небольшим чем!» Аввакум, растроганный, плакал, но отвечал: «Аще и умрети ми Бог изволит, с отступниками не соединяюся. Ты, реку, мой царь (…) Я, реку, не сведу рук с высоты небесныя, дондеже Бог тебя отдаст мне!» [1438]

1438

РИБ. Т. 39. Стб. 703; Житие. Л. 259–259 об.

11 августа, уже в Чудовом монастыре, Павел Крутицкий и Иларион Рязанский, старый друг его детских лет, снова принялись его увещать. 11 августа архимандрит Чудова монастыря Иоаким тоже пришел к нему.

22 августа Артамон пустил в ход добрые чувства, и слезу, и угрозы: над последним Аввакум смеялся. 23 августа Артамон снова вернулся

к Аввакуму в сопровождении нового лица, известного киевского монаха «философа», Симеона Полоцкого. Они оба повторили свое посещение 24 августа. Оба эти поклонника современного Запада – первый по преимуществу из-за материальных благ, другой из-за своих богословских знаний и стихотворений – были менее всего способны понять душевное состояние такого человека, каким был Аввакум. С Иларионом, сыном попа, с Павлом, бывшим протопопом, все было общее, исключая богословские разногласия. С Симеоном же даже самый язык был чуждым. Это были два противоположных мира, которые тут столкнулись. Однако свидание, благодаря красноречию и диалектике Симеона, было все же продолжительным. Через некоторое время он подытожил следующим образом свое впечатление: «Столь острый ум! Но, к сожалению, какое бесконечное упорство! И какое невежество в отношении научных знаний!» Аввакум же ответил на это суждение «учителя» чисто мужицкой манерой: он плюнул на пол и сказал: «Сердит я есмь на диявола, воюющаго в вас, понеже со дияволом исповедуеши едину веру и глаголеши, яко Христос царствует несовершенно, равно со дияволом и со еллины исповедуеши во своей вере» (это относилось к словам «несть конца» вместо новой формулировки «не будет конца»). Артамон тоже много говорил и приводил новые доводы, близкие ему как военному: «Смотри, как бы тебя не казнили, если будешь упорствовать!» Аввакум на это ответил: «Смерть мужу покой есть, смерть грехом опона, не грози мне смертию; не боюсь телесныя смерти, но разве смерти греховныя». Тогда Артамон перешел на кротость: «Что, стар, сказать государю?» – «Скажи ему мир и спасение и телесное здравие!» Затем Артамон, пораженный таким спокойствием и величием, низко поклонившись Аввакуму, удалился, очевидно, уже после Симеона. Аввакум думал, что он был искренне тронут, может быть, даже потрясен. Он захотел заронить в его душу несколько слов, способных умиротворить ее, и сказал: «Ты ищешь в словопрении высокие науки, а я прошу у Христа моего поклонами и слезами: и мне кое общение, яко свету со тмою, или яко Христу с велиаром». Но Артамон ограничился тем, что пробормотал сквозь зубы: «Нам-де с тобою не сообщно» [1439] .

1439

РИБ. Т. 39. Стб. 703–706.

Другие узники были объектом таких же уговоров [1440] , не менее тщетных. К Лазарю и Епифанию посадили еще двух: Никифора и Федора.

Первый был бывший симбирский протопоп. Патриархи Макарий и Паисий, проезжая через этот город в середине сентября 1666 года, воспользовались своим пребыванием, чтобы обследовать местные церкви. Новые обряды там не были в почете [1441] . Никифора сочли за это ответственным. Уличенный в «непослушании», признанный отступником в том, что касается троеперстия, так же как виновным в том, что не совершал богослужение по новому Служебнику, он был низложен, расстрижен и заключен в тюрьму [1442] . Ввиду того, что это быстрое осуждение все-таки требовало и подтверждения, патриархи потащили его с собой в Москву. Там он выказал себя «закоренелым еретиком» и был осужден на ссылку.

1440

Барсков. С. 250 (Житие Епифания).

1441

Распоряжение Тайного приказа от 28 января 1665 года предписывало князю Дашкову, воеводе симбирскому, наблюдать за тем, чтобы священники неукоснительно совершали богослужение по новым Служебникам (РИБ. XXI. Стб. 1149–1150).

1442

В Симбирске патриархи оставили водный путь по Волге и перешли на сухопутный: поэтому произошла приостановка путешествия на 13 дней (с 11 по 24 сентября); в течение этого времени они приказали изготовить себе повозки (Сапожников. Письма восточных иерархов. С. 11–14). Их строгость по отношению к местному клиру отмечена в докладе бояр, прикомандированных к ним (Гиббенет. II. С. 960–961).

Федор был тем самым бывшим дьяконом, который раскаялся и затем снова впал в «раскол». Он находился на Крутицком подворье около двух месяцев, затем был переведен, с момента приезда патриархов, в Покровский монастырь [1443] . Но, узнав там о всех унижениях, которым Никита должен был подвергнуться, прежде чем вновь присоединиться к церкви, он предпочел от всего отказаться. Поэтому около апреля или мая 1667 года он оставил свою келью, взял жену и детей и скрылся подальше от столицы [1444] . Освободившись от принуждения, он вернулся к старой вере. Свобода его длилась недолго: были пущены в ход особые приказы о его пресле довании, друзья беглеца были допрошены и арестованы, верующие, может быть, также выказывали мало доверия отступнику: Федор сам отдался в руки властям. Это был для него лучший исход. Его будущее поведение оправдало его более надежным образом, чем то небольшое сочинение, которое он написал, чтобы попытаться объяснить свое отступничество [1445] . Дело его рассматривалось собором 4 августа, наверное, он на нем не присутствовал [1446] , но судьба его не была решена сразу. Он оставался заключенным в Богоявленском монастыре, в подземелье [1447] .

1443

Материалы. VI.

С. 237.

1444

Материалы. I. С. 425.

1445

Материалы. I. С. 420–426.

1446

Материалы. II. С. 31. Федор утверждал: «А мене пред ними и не поставили ни единожды, и не видал их аз; точию Аввакума протопопа и старца Епифания показали нарознь» (Материалы. VI. С. 248).

1447

РИБ. Т. 39. Стб. 710.

И наоборот, дело Аввакума, Никифора, Лазаря и Епифания было решено царем 26 августа: для них всех был вынесен приговор о ссылке их в Пустозерск, и сверх того двум последним казнь, обычная для богохульников, – урезание языка. Никифор был избавлен от этого наказания, очевидно, из-за своего возраста, а Аввакум благодаря заступничеству царицы. Осужденным была предложена еще одна последняя возможность спасения: если только – так было сказано в приговоре – они испросят прощения у святейших вселенских патриархов и у всего собора» [1448] .

1448

Барсков. С. 146. Указ отредактирован очень неясным образом, но я даю самую естественную его интерпретацию.

Рано утром 27 августа Аввакум и Никифор были взяты и увезены во весь опор за тридцать верст от Москвы, в Братошино, первую остановку царей, когда они отправлялись на паломничество в Троице-Сергиев монастырь: там был дворец и караульное помещение [1449] . В то же самое время Лазарь и Епифаний были с большой поспешностью отведены головой Василием Бухвостовым и его стрельцами на место казни; это была обширная площадь, именовавшаяся Болотом, между Москвой-рекой и ее южным рукавом. Им была быстро зачитана их вина перед церковью; им напомнили о долгой снисходительности к ним собора и об их упорстве, наконец, их отлучили и передали гражданским властям; наконец, им объявили вынесенный царем и боярами приговор. На месте были две плахи и два заранее приготовленных топора: палачи сделали свое дело.

1449

Барсков. С. 250: 9–11 (Житие Епифания). Относительно Братошина см.: Голубинский. Путеводитель по Троице-Сергиевой Лавре. С. 389.

Прежде всего палач взял в клещи язык Лазаря и обрезал его так, что от него остался, однако, кусок [1450] . Сразу же он потерял много крови, выплю нул наполнявшую ему рот кровь и затем заговорил «ясно и чисто, без всякого затруднения»; своей правой залитой кровью рукой он благословил присутствующих. Позднее он сказал, что пророк Илия велел ему таким образом исповедовать истину. Епифаний подвергся такой же казни, но говорить не смог. Сейчас же после этого обоих посадили на тележку и увезли во весь опор из Москвы. Их повезли кружным путем, сначала к Калужской заставе, на юг, затем громадным обходным путем, позади монастырей Симонова, Новоспасского и Андроникова, через слободы и поля, чтобы, наконец, достичь на севере дороги к Сергиеву посаду и Переславлю: там, пересадив претерпевших казнь в почтовые повозки, повезли их в Братошино. Лазарь не переставал двигать своей кровоточащей рукой. Епифаний, потерявший меньше крови, но рана которого заживала менее быстро, мучился невероятным образом от боли и от жгучего сокрушения: «Если бы я остался в монастыре или в своем скиту, у меня был бы цел мой язык»!

1450

Материалы. IV. С. 266. Эта казнь имела разные степени наказания: в противоположность этой казни, в 1654 г. (10 января) стрелец Василий Федоров, осужденный за то, что нехорошо говорил о кресте, был высечен кнутом, ему отрезали язык с двух сторон, после чего он был сослан в Сибирь (РГАДА. Сибирский приказ (ф. 214). Стб. 465. Л. 190).

В Братошине все четверо ссыльных встретились. Там они оставались три дня, в разных избах, но которые все же сообщались между собой. Лазарь рассказал Аввакуму о казни на Болоте, «с веселым лицом, улыбаясь». Епифаний улегся на печь и все время вздыхал: «Хотел я спасти царя, а сам погиб. Не могу и выразить, что хотел бы сказать. Как теперь жить буду?» Затем он поднялся, сел на скамью. Аввакум видел его в этом состоянии; видел его бескровные губы, закрытый рот, весь он был в слезах. Это посещение придало Епифанию несколько бодрости: он принялся промывать образ Божией Матери, думая робко: «Если бы через Ее заступничество я смог бы говорить!» И тут он вдруг почувствовал, как у него глубоко во рту вырос язык, вплоть до зубов, и, произнеся благодарение Богу, он заговорил ясно.

Аввакум дал волю своим чувствам в письме к верующим:

«Аз, грешный Аввакум, не сподобихся таковаго дара; поплакав над ними, перецеловав их кровавыя уста, благодарив Бога, и яко сподобихся видети мученики в наша лета, и зело утешихся “радостию велиею” о неизглаголемем даре, яко Лазар светло глаголаше и яко отцы и братия моя пострадали Христа ради и Церкви ради. Хорошо так и добре запечатлели, со исповеданием кровию, церковную истинну! Благословен Бог, изволивый тако!

Ну, светы, молите о нас, а мы, елико можем, о вас. Посем от нас вам мир и благословение. И мученики вам, мир дав и благословение, челом бьют».

Он кончал свое послание, когда стрелец пришел и сказал ему от имени Епифания: «Не кручинся-де обо мне; мне-де дала язык Пресвятая Богородица, говорю-де и аз благодатию Божиею». Аввакум прибежал к нему в избу. Епифаний вскричал, увидев его: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» и, как пишет Аввакум, прочая – «ясно во услышание всем». И оба они, вместе, в порыве радости и благодарности запели хвалебную песнь Богородице: «Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородице». После этого Епифаний смог подробно поведать о своем злострадании. Аввакум же поспешил дополнить свое послание, которое он закончил следующими словами: