Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
Да многие-де наши духовныя люди возмутилися и хулят книги Иосифовы патриарха (…) книги добры Иосифовы, я и всех приемлю, и, чевствуя, лобызаю. (…)
Да у вас же слышим нецых непоклоняющихся иконам, которые писаны ныне. Златоустый учит нас по подобию написанному образу Христову и восколиятелному поклонятися, а нежели воображенному шары. Аще и еретик истинно вообразит образ Христов, или Пречистыя, или святаго: пад, поклонися и облобызай честне. А аще неправе и с каракулами, сиречь с Малаксиным благословением: и ты таковой не поклоняйся, но видя на подписи имя Исус-Христово, не ругай ево, но, воздохня, пройди мимо, да вселится в тя сила Христова.
Еще инии глаголют Илиино, и Енохово, и Иоанново пришествие быти и твари изменение в притчи, а не истинно. И то бо есть мудрование их – вражда на Бога. Чти Апокалипсис, главу 12, о Илии и Енохе. И Иполит глаголет тамо быти Иоанну. И многия богословцы чювственне им глаголют быти, а не в притчи и гадании, сиречь телесне постражют от противнаго духа, сиречь от сына погибельнаго. Такоже и вся тварь изменится, – от работы тления в свободу славы чад Божиих, – истинно, а не притчею и гаданием. Писание глаголет; и мы изменимся волею Божею: подобает бо тлеему сему облещися в нетление и прочая. И тогда будет пожерто мертвенное животом, а не в притчи
Блюдитеся, не впадите во Ариеву ересь. Затекаете во многом мудровании своем, и уже друг друга гнушаетеся и хлеба не ядите друг со другом. Глупцы, от гордости, што черьви капустные, все пропадете.
Ну, простите же меня, я пред вами согрешил, прогневал вашу святыню.
Посем мир вам и благословение. И отцы вам, резаные языки, мир дав и благословение, и челом бьют. Молитеся о нас, да же вашея любви не отлучимся зде и в будущем веце. И сия до зде. Аминь» [1502] .
Таковы были убеждения Аввакума: верность учению в соединении с практическим умом, строгость в соединении с милосердием. Таков был его способ предупреждать, возвращать на правильный путь и направлять властно, но без высокомерия, с грубоватостью крестьянского ума, с мудростью ученого, с настойчивой ревностью апостола и с любовью христианина. Как на то указывает конец, письмо выражало мысли всех четверых изгнанников.
1502
РИБ. Т. 39. Стб. 909–912. Совершенное согласие среди высланных, отражающееся в этом послании, относится к 1666 году, не позже (Смирнов. Внутренние вопросы. С. XLIX–L).
Другому обратившемуся к нему ученику, Ивану, ответил уже Федор: по необходимости можно принять благословение [1503] от священника, прежде посвященного, но не устоявшего в вере, а затем вернувшегося к истине. Но от вновь посвященных, даже если они и совершают служение по-старому, следуя канонам, нельзя принимать никакого благословения, ни крещения, ни молитвы, так как рукою еретиков они были не посвящены, а осквернены. Иначе как при чрезвычайных обстоятельствах не нужно обращаться к раскаявшимся, так как они нарушили свой долг в отношении веры. И даже в том случае, если кто не уверен, что покаявшийся твердо решил умереть за старую веру и не предавать ее больше, если все кто боится, что тот вновь не устоит, тогда лучше обойтись без пастыря, чем следовать за дурным пастырем, согласно словам св. Иоанна Златоуста в толковании Послания к Евреям, беседа 34. То было важное решение, вынесенное в те дни, когда священники, посвященные «до чумы» и оставшиеся все же верными, были так редки! Корреспондент Федора и так уже уверял, что нелегко найти кого-нибудь лучшего, чем раскаявшийся священник. Далее дьякон утверждал, что последнее предсказанное отступничество было не чем иным, как отступничеством Никона, что после падения «Третьего Рима» оставалось лишь ждать Страшного суда, что предтечи антихриста уже проложили ему готовые пути, но что он сам еще не появлялся. Таково было учение Спиридона: «чюден муж бысть словом и делом, и в премудрости инаго таковаго ныне несть». Аввакум написал на полях письма: «Сие Аввакум протопоп чел и сие разумел истинно, к тому и руку приписал. Сия до зде. Аминь» [1504] .
1503
Под благословением Федор понимает все таинства, совершаемые священником: крещение, исповедь, причащение и остальное.
1504
Материалы. VI. С. 60–79. Поскольку это письмо имело на полях отметку Авраамия, арестованного после 13 февраля 1670 г., это доказывает, что оно было написано до конца 1669 г. (Смирнов. Внутренние вопросы. С. LXIII).
Однажды протопоп получил записку от своего духовного сына попа Акиндина. Верный древнему благочестию, он был, тем не менее, отвергнут сыном Аввакума Иваном как посвященный Никоном. Иван предупреждал о нем верующих, чтобы не называли его священником. Даже Феодосия Морозова, духовным отцом которой он был, стала было сомневаться в нем. К довершению несчастья его церковь в Зюзине сгорела и была вновь освящена по новому обряду. Можно ли было совершать там обряд венчания над Титом Мемноновичем и даже вообще совершать богослужение? [1505]
1505
Барсков. С. 40, 302.
Нам, к несчастью, неизвестно, как Аввакум разрешил этот трудный вопрос: позднее в некоторых случаях он допускал вновь посвященных [1506] . Но одно несомненно, что высланные «отцы», и в особенности Аввакум и Федор, продолжали издалека направлять московскую общину по пути спасения. Связь между Пустозерском и столицей держалась через Мезень: это был самый близкий центр. Туда часто ездили по делам, а стрельцы постоянно курсировали туда и обратно по поручению воеводы: оказии были частыми. Аввакум писал Анастасии и присоединял к этим письмам послания в Москву; часто он посылал их открытыми; протопопица прочитывала их, запечатывала и отправляла куда следует. Всегда находился какой-нибудь сочувствующий, бравший на себя доставку дружеского послания.
1506
РИБ. Т. 39. Стб. 942.
Если послание было компрометирующим, прибегали к хитрости. Инок Епифаний изготовлял кресты, которые отправляли на Мезень, где они встречали вдвойне благосклонный прием: как кресты и как изделие исповедника веры; в обмен Анастасия добывала то, чем можно было поддержать узников. Для ловкого мастера было нетрудно умело приготовить внутри креста тайник, в который клали тайные послания [1507] . Однажды Епифаний смастерил тайничок даже в бердыше – правда, это стоило Аввакуму его шубы и полтины, пришлось заплатить стрельцу, чтобы он покрыл дело [1508] . С Мезени
1507
РИБ. Т. 39. Стб. 913–914.
1508
Там же. Стб. 913.
Тит часто должен был являться в хоромы Морозовой, так как между Феодосией и Аввакумом переписка была очень активной [1509] . Хотя ее духовным руководителем и был ловкий человек, земляк Неронова, Прокопий Иванов, которому, несмотря на его преданность старым обрядам, удалось с 1657 года удержаться в должности приходского священника в церкви святого Саввы Стратилата, что на Знаменке [1510] , она никогда не упускала случая, несмотря на дальность расстояния, посоветоваться с тем, кто, по существу, был для нее выразителем воли Божией. Она заботилась о его благосостоянии. Она посылала Анастасии для него деньги, которые, правда, не всегда доходили, а равно и различные вещи [1511] ; однажды по его просьбе она отправила венчик [ «главотяжец»] и саван [1512] .
1509
Барсков. С. 52: 20–25.
1510
При допросе в 1688 г. Прокопий рассказал о своей жизни следующее: родился во Всехсвятском Пошехонского уезда; сын и внук священников; посвящен в сан Ионой Ростовским в 1654 г., чтобы заменить своего отца; через год перебрался в Москву, не имел постоянного места жительства, нанимался то там, то тут, чтобы петь за обедней; был полковым священником в полку Петра Шереметева, под Ригой; по благословению патриарха Никона служил священником в соборе Александра Невского, а потом в церкви Саввы Стратилата (ДАИ. XII. С. 203–205. № 17); ср.: Барсков. С. 52: 14.
1511
РИБ. Т. 39. Стб. 928 (конец 1674 г.); Барсков. С. 37.
1512
РИБ. Т. 39. Стб. 913.
От этой переписки осталось очень немного. От Морозовой сохранилось четыре письма или отрывка, охватывающие период 1668–1670 го дов. Рядом с любимым отцом, светом и радостью ее души, она ничтожество, грешница, ленивая, повергнутая в грех, невыносимая для всех людей; она молит его дать ей благословение. Затем она изливает свои горести. Московская община раскалывается: наши духовные лица тянут вкривь и вкось, почти нет людей, стоящих за правду. В особенности она пишет:
«А дети твои не так живут, как ты: пошли за Федором ходить и у него переняли высокоумье великое на себя, и гордость положили, и никого человека не поставили, и всех стали обманывать. (…) не познали за грех, за него умирают. (…) А я сама такова была, чаяла себе доброго спасения, да немного душу не потеряла. Лют сей человек! (…) И сам ты, свет мой, уразумел, и мне говаривал, и я, грешница, мало слушала, у тебя же молила: “Вели жить!” (…) Меня Бог помиловал, что нет его у нас! (…) Пиши, свет, детям своим гораздо и запрети, чтобы им с ним не знаться, и помолися за меня, чтобы и меня Бог избавил от него. И тому Федору во всем запрети, чтобы в покаянии был. (…) А что к тебе ни пишет – то все ложь, прости меня Христа ради! Ну да, чу, послушает ли тебя? Бога забыл и детей твоих всякому злу научил. Зато та на меня твои дети и печальниы были».
Сзади, на полях она приписала: «Прости меня, грешницу, жалея так писала со слезами».
Также с оборотной стороны этого же листа, так как у него не было бумаги, Аввакум отвечает строго:
«Я детям своим велю Федора любить – добрый он человек: прежде тебя его знаю и давно мне сын духовный. Такова то ты разумна: не смогши с корову, да подойник о землю! Себя боло тебе бить по роже той дурной, как и я себя, четками» [1513]
Зная кипучий, нетерпимый характер своего Федора, Аввакум не хотел сначала помещать его у Морозовой, но та, видя в нем лишь аскета, святого, настояла на своем. И все же Федор посеял в ее доме смуту и раздоры: он представил ей духовных детей Аввакума «высокомерными» и «непостоянными», недостойными ее милости. Он соблазнил, если верить весьма смутным намекам, княгиню Евдокию Урусову, несчастливую в своей семейной жизни, которая была на волосок от полного падения [1514] . Тогда Феодосия выгнала его. В отместку он восстановил против нее всех, даже этих же самых духовных детей Аввакума. Он так ее оклеветал, что было невозможным не только об этом написать, но и даже сказать [1515] .
1513
Барское. С. 38–40.
1514
Там же. С. 43: 1–14 (письмо Аввакума Морозовой и Евдокии); 304–305.
1515
Там же. С. 35–38.
Аввакум смотрел выше всего этого. Он не обращал никакого внимания на россказни Ивана и Прокопия о Морозовой и ее близких – Ксении и ее брате, о матери Александре, которая могла против них настроить боярыню, по-видимому, ненавидевшую Анастасию и ее сыновей. Он знал, что Федор мог нарушить свой долг смирения и христианской любви и что он вел жестокую борьбу со своей плотью. Но юродивый ведь был героем: этот героизм покрывал его каждодневные грехи. Он не мог запретить ему причастия, как того хотела Феодосия. К тому же он и его не щадил. Но Феодосия? Жалел ли он ее бедную мятущуюся душу? Не должен ли он был мягче относиться к ней? Феодосия в то время была еще, правда, милосердной и добродетельной, но все же знатной «верхней» боярыней, фактически не отказавшейся от светской изысканности. Но именно потому что он чувствовал ее необыкновенную чистоту, ее душу, он обходился с ней резко, грубо, испытывая ее, чтобы довести ее до подлинного подвижничества. И вот – он обвиняет ее.