Проводы
Шрифт:
– Ты дружил, я же не дружила.
– Но мы же вместе или не вместе?
– начал закипать Юрик.
– Не хочу, - упрямилась Зинуля, - я боюсь.
Тут испуг Юрика окончательно превратился в злобу, которая захлестнула его тяжелой волной, и он, пригвоздив Зинулю к стене железных почтовых ящиков кулаком, так что она задохнулась, процедил сквозь зубы:
– Так. Если ты сейчас не сядешь в автобус, я тебя, бля, притырю на хер, усекла?
– Дурак, - заплакала от боли и обиды Зинуля и присела на корточки. В вырезе еe футболки Юрику с высоты его роста открылась мягкая округлость
– Вставай, - сказал он.
Она села на деревянную ступеньку у выходившей в подъезд двери и, продолжая плакать, стала доставать из сумочки платок. Ему стало жалко еe, и желание заполнило его еще сильнее. Ехать на кладбище ему тоже расхотелось. Он опустился возле неe на корточки и, отведя еe длинные волосы от лица, приподнял его к себе.
– Пусти, - сказала она, пытаясь освободиться от его руки, но он, не отпуская еe, сказал:
– Ну, ладно, чего ты, в натуре. Я люблю тебя, в натуре, я не хотел, честно...
Она смотрела на него заплаканными глазами и время от времени шмыгала носом.
– В натуре, мы ж корифанами были. Понимаешь?
Она кивнула, и он приник к еe солeным от слeз губам.
Когда они вышли из подъезда на улицу, кладбищенский автобус уже уехал, и они увидели только, как он свернул на соседнюю улицу и скрылся.
Они остались вдвоeм.
– У тебя мамаша дома?
– спросил Юрик.
– Дома.
– Лажа. Моя тоже. Кирнуть бы еще.
Они пошли вверх по Чичерина к парку. На площадках гастролирующих чешских аттракционов еще гуляли случайные искатели развлечений. Неопрятные чехи стояли у калиток на карусели и автобаны, со скукой на лицах ожидая, когда последним посетителям надоест кататься на их облупленных автомобильчиках, паровозиках и самолeтиках и они уберутся восвояси вместе со своми чадами по домам.
Темнело, но медленно. Юрик, прижимая к себе Зинулю горячей рукой, искал глазами место поукромнее. Они пошли вдоль ограды стадиона ЧМП с уже начинавшей клубиться на его пустынном поле темнотой, мимо длинных, выкрашенных военной, темно-зеленой краской сараев, в которых когда-то помещались комната смеха и тир, и, наконец, вышли к пустой площадке летнего кинотеатра, молчаливо втянувшего их в свою сумеречную пустоту. Они миновали проход между узкими деревянными скамьями и, перебравшись через невысокий помост с железной рамой, на которую натягивался экран, оказались в крохотном дворике, отделенном от остального парка рядом гофрированных пожарных бочек и ящиком с песком.
– Ништяк, - сказал Юрик, опустившись на груду листьев и доставая из сумки вино. Отпив глоток, он передал бутылку Зинуле.
– Кислое очень, - сказала она, отпив и ставя посуду на землю.
Юрика качество вина не волновало. Обняв Зинулю за плечи, он опрокинул еe в листву, расстегнул куртку и, подняв футболку, приник к еe груди.
– Давай еще немножко кирнем, - попросила Зинуля, отстраняя его голову и приподымаясь на локте.
– Давай, - согласился он и потянулся за бутылкой, но кирнуть им не пришлось.
– Ну шо, тут насилуют или по согласию?
– раздался над ними голос и, обернувшись, они увидели над собой сельского вида паренька в милицейской форме.
–
– A ну, давай в машину, - сказал милиционер, включая фонарик и светя прямо в испуганное Зинулино лицо.
Следом за первым появился и второй - с сержантскими лычками. Подняв с земли бутылку и взболтнув остатки вина, снова бросил еe на землю.
– Бухали, что ли? Ну, давай, шевелись.
Ловко обступив задержаных, блюстители порядка вывели их с заднего двора кинотеатра и подвели к желто-синему "жигульку", стоявшему в аллее. Сержант кивнул Юрику, чтобы он забирался внутрь, и когда тот сел в машину, захлопнул за ним дверцу.
– Опа! Подругу мою давай сюда!
– заволновался Юрик.
– Слышь, подругу давай!
– Рот закрой!
– скомандовал сержант. Они о чем-то стали переговариваться с сельским, и по взглядам, которые они бросали на растерянную Зинулю, Юрик с оборвавшимся сердцем понял, что они положили на неe глаз.
Отведя еe в сторону, стали разговаривать о чем-то вполголоса. Потом сержант вернулся в машину и сел на водительское место. Второй же растворился с Зинулей во мраке.
– Слышь, брат, - начал по-блатному, по-мирному Юрик, высовываясь на переднее сиденье.
– Что вы там, в натуре, задумали, а?
– Сядь назад, - сказал сержант, - а то наручники надену.
– Та чe ты, - начал закипать Юрик, - у меня отчим в ментуре работает. Если вы тут какую-то херню сморозите, вам же хуже будет.
– Чего?
– недоверчиво обернулся к нему собеседник.
– Где он у тебя работает, в каком отделении? Фамилия какая?
Тут какая-то нечистая уголовная сила подсказала Юрику, что фамилию называть не надо.
– Брат, слышь, пусти нас, - снова стал просить он.
– Я тебе пятерочку дам. В натуре.
– Ну вот, - обиделся милиционер.
– Все так говорят. Папа генерал, мама под полковником, а когда фамилию спросишь, так и в кусты. Некрасиво.
– Брат, в натуре, мы с чувихой пожениться должны. A? В натуре?
– Ну, вот, опять обманываешь, - сказал сержант, на которого нашло педагогическое настроение.
– Сам пожениться хочешь, а в кустах с девчонкой валяешься. Не стыдно? Я если бы хотел пожениться, я бы со своей подругой так не поступал. И потом, какой я тебе брат? Тебе тамбовский волк брат, так что сиди тихо и всe, понял?
Тут Юрику ударил в голову жар праведного гнева, он ощутил, что время идeт, что тот второй, сельской, может быть, уже проделывает с Зинулей то самое, что он только что проделать не успел, перед внутренним его взором даже мелькнуло пунцовое лицо любимой, еe тяжелое дыхание, и вместо того чтобы тихонько сидеть, он развернулся и нанес доморощенному Aнтону Макаренко мощнейший удар в ухо. Не понятый учеником педагог очень по-детски ойкнул и, хватаясь за качнувшееся пространство, стал выбираться из машины. Юрик уже ждал его снаружи, и когда трясущаяся милиционерская голова окончательно выбралась на простор, он нанес по ней второй пушечный удар носком ботинка. Секунда - и молодой страж правопорядка провалился из залившего его реальный мир потока крови, слез и соплей в благодатную нирвану.