Проза и публицистика
Шрифт:
– Да, согревает хорошо.
– Зимой эвто прошедшей я в наледь попал, а Петр Лаврентьевич, дай ему бог здоровья, мне и присоветовал: рому, говорит, напейся горячего, дак как рукой сняло!
– Кто же это Петр Лаврентьевич?
– Да управляющий здешнего заводу, Терентьев по фамилии-то он показывается; уж такой до нашего брата душа-человек, што не знаю, как тебе и сказать.
"А ведь я где-то уже слышал это имя... только когда же, в самом деле?" – подумал Матов, усиленно напрягая память, и ему вдруг пришло в голову то место рассказа князя, где последний упоминал между прочим о сомнительном ливрейном лакее, сопровождавшем
– Хороший, вы говорите, человек этот Терентьев? – громко переспросил он хозяина.– И давно управляет заводом?
– Да как вам сказать, не соврать? Надо быть, больше году: с год-то уже тепериче прошло, как я здеся, а он до меня еще был.
– Вы сами-то разве не здешний, хозяин?
– Нет; мы издалече – сибирские.
Несмотря на пунш, разговор, однако же, как-то не клеился между ними, и Никита Петрович, видимо, поддерживал его из одной учтивости, осторожно и сосредоточенно глотая ароматный напиток. Всматриваясь в энергическое лицо своего собеседника, доктор заметил теперь, что оно в некоторых подробностях поразительно напоминало хозяйскую дочь: те же бирюзового цвета глаза, только немного потускневшие, та же лукавая улыбка, только значительно смягченная добродушным выражением губ; в очертаниях выпуклого лба и красивого носа, с небольшой горбинкой посредине, сходство это было еще разительнее. Матову ужасно хотелось развязать язык старику; он усердно подливал ему ром и наконец, после четвертого стакана, прямо спросил:
– А здешняя помещица, должно быть, большая нелюдимка?
– Как тебе сказать? Насчет мужского пола она, точно, что горда маленечко... ну, а насчет баб тепериче – ничего, обходительна.
Ответ был, заметно, крайне сдержанный.
– Вот и ваша дочь мне рассказывала, что Евгения Александровна помешала им сегодня ягоды собирать...– вкрадчиво заметил доктор.
– Да балует она: не любит, коли девки ягоды берут, рассыпает у них.
– Что же ей, жаль ягод, что ли?
– Пустое эвто дело, говорит: труда с ним много, а толку от него мало, – уклончиво пояснил хозяин.– А только ее девушки любят, – прибавил он, помолчав.
– Стало быть, заслуживает того, если любят...– сказал как-то неопределенно Матов.
– Должно быть, што так,– еще неопределеннее подтвердил Балашев.
Очевидно было, что ром не особенно действовал на его скрытную, чисто сибирскую натуру; напротив, с новым стаканом старик становился как будто сдержаннее. Это еще больше подстрекало любопытство Льва Николаевича.
– Давно она здесь живет? – снова спросил ои, немного помолчав.
– Вы эвто про кого же спрашиваете? – видимо, схитрил хозяин.
– Да вот все вашей помещицей интересуюсь.
– Сказывали как-то про нее тутошние-то, што, мол, одновременно с Петром Лаврентьевичем прибыла сюды, да я, признаться, хорошенько-то и не полюбопытствовал; все года с полтора, надо быть, есть. Да оне не знакомы ли тебе, Евгения-то Лександровна?
Предлагая последний вопрос, Никита Петрович как-то уж очень подозрительно посмотрел на Матова.
– Нет, я совсем ее не знаю, так спросил: вот разве, может быть, здесь придется познакомиться;
– Вестимо, што так: только ты как же думаешь тепериче попасть-то к ней? – несколько насмешливо осведомился у него Балашев.
– Пойду просто и познакомлюсь: доктора везде примут, он всегда пригодится,– с неуловимой улыбкой ответил Лев Николаевич и хотел было подбавить рому в стакан собеседнику.
Никита Петрович нахмурился и накрыл стакан ладонью.
– Будет, побаловался... Што же такое, што дохтур?! – порывисто заговорил он, все больше и больше горячась теперь.– И дохтур здесь ни при чем. Уж истинно я вам скажу: и не думайте вы лучше об эвтом: на порог она тебя к себе не пустит, вот што! Тут у ней свой дохтур есть – из немцев, дак и тот глаз к ней без просу показать не смет, а не токмо што проезжающий какой... Штоб на свой стыд идти... да сохрани тебя господи! Эдак вы и меня на всю деревню осрамите под старость-то: вот, скажут, какого человека Балашев у себя примат, что насильно в чужой дом лезет...
– С чего же вы взяли, хозяин, что я...– стал было оправдываться Матов, заметно обрадовавшийся сперва неожиданной горячности собеседника, но теперь ясно уразумевший, что, на первый раз, зашел слишком далеко в своей откровенности.
– С того...– не дал ему договорить Балашев,– вон уж от нее следом за тобой и то прибегали узнавать: какой, мол, такой проезжающий у меня остановился и Евгенью Лександровну у ихних ворот спрашивал? Нет, уж ты, милый человек, коли хошь у нас жить, так живи смирно, а не то лучше поезжай с богом дальше! – заключил Никита Петрович, тревожно поднявшись с места и направляясь к выходной двери.
– Постойте, хозяин, вы, по крайней мере, скажите мне, почему...– еще раз попытался заговорить доктор.
– Што тут много сказывать-то! – снова перебил его Балашев.– Потому: тебе с дороги спать надо, а мне тоже завтра чом свет вставать – вот вам и сказ весь! Затем спокойно опочивать! Прощения просим!
И Никита Петрович, даже не оглянувшись пи разу на порядком озадаченного этой выходкой жильца, медленно удалился на свою половину...
То ли от непривычки к новому месту, то ли от впечатления, навеянного последней сценой, Матов очень дурно провел свою первую ночь в Завидове. Несмотря на сильное утомление сперва с дороги, а потом от продолжительной вечерней прогулки, он долго проворочался с боку на бок и заснул перед самым рассветом. Тем не менее яркие лучи солнечного утра, приветливо заглядывавшие во все наружные окна постоялого двора Балашева, застали доктора уже с открытыми глазами. "Ужасную, однако, глупость забрал я себе в голову!" – было первой его Мыслью, как только он проснулся. Но привольно разливавший вокруг него свет тотчас же значительно смягчил ее. "Да почему бы, впрочем, и не подурачиться лишний раз на своем веку?" – подумал теперь Лев Николаевич, бодро соскакивая со своей соломенной постели и наскоро принимаясь одеваться. "Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало,– сообразил он между тем, подтрунив над самим собой: – Я именно в таком безобидном положении и нахожусь, ну, и тем лучше, значит, как только отдохнешь да попрыгаешь немного молодым козленком, так и за дело потом гораздо веселее примешься.