Проза и публицистика
Шрифт:
– Позвольте, сударыня, побеспокоить вас на минуту,– тревожно сказал он, догнав ее и вежливо приподнимая фуражку,– я имею удовольствие встретиться с Евгенией Александровной Белозеровой... если не ошибаюсь?
Девушка удивленно обернулась.
– Не знаю, может ли это доставить кому-нибудь удовольствие, но я действительно Белозерова,– спокойно проговорила она.– Что вам угодно?
– Доктор Матов,– почтительно поклонился Лев Николаевич, рекомендуясь.
Он сделал при этом легкое движение правой рукой, но Белозерова, по-видимому, и не думала протягивать
– Что же вам угодно, Матов? – холодно повторила она только.
Доктор не сразу ответил ей, на минуту сконфузился, отчасти потерялся.
– Я проездом в Завидове, остановился здесь отдохнуть на неделю и желал бы ознакомиться с гигиеническим положением рабочих на вашем железном заводе...– понемногу оправился наконец Лев Николаевич.– Именно с этой целью я ходил вчера же, как только приехал, сделать вам визит... но...
– Обратитесь за этим к моему управляющему,– невозмутимо ответила Евгения Александровна.– Я не вмешиваюсь сама в дела завода.
– В таком случае,– сказал Матов,– позвольте мне, по крайней мере, лично засвидетельствовать вам мою благодарность, когда я осмотрю его.
– Ее так же легко может передать мне и мой управляющий, чтоб вам не трудиться самим,– заметила она не без иронии.
– Значит, вы отказываете мне в чести вашего знакомства... если только я так вас понял? – несколько настойчиво спросил доктор.
– Да, я отказываю себе в чести знакомства с вами,– проговорила она отрывисто и нетерпеливо.
– Но... скажите, почему же именно? – еще настойчивее осведомился Лев Николаевич.
– Нет никаких уважительных причин к нему,– сухо ответила Белозерова.
– Мне кажется,– возразил доктор,– нет также с вашей стороны и достаточной причины отказывать в этом невинном удовольствии дорожному человеку, который, как я в данное время, желал бы отдохнуть несколько минут в обществе другого, равного себе по образованию, по...
– Не знаю, насколько вы образованны, г. Матов,– живо перебила она его – но не сомневаюсь в вашей порядочности и потому попрошу вас или идти вперед, или дать мне дорогу: я не желаю продолжать ни к чему не ведущего разговора.
Нетерпение Евгении Александровны заметно возрастало с каждым ее словом.
– Сию минуту...– учтиво поклонился доктор.– Но прежде, чем мы расстанемся, мне хотелось бы напомнить вам об одном из ваших родственников, с которым я познакомился месяц тому назад в Петербурге. Может быть, мои сведения о нем будут небезынтересны для вас...
– У меня нет там родственников,– сказала Белозерова по-прежнему сухо.
– Я говорю о князе Петре Михайловиче Львове-Островском...
При этом имени легкое судорожное движение чуть-чуть искривило тонко очерченные губы девушки. На одно мгновение она как будто смутилась, но глаза у нее тотчас же сверкнули холодным огнем, и как-то особенно резко отозвался в ушах Матова ее решительный бесстрастный ответ:
– Подобное знакомство не делает вам чести; скажу даже больше – оно прямо указывает мне, что я хорошо поступила, не приняв бесчестия видеть вас у себя
Лев Николаевич вспыхнул как порох.
– Мне остается только пожалеть, сударыня,– сказал он, едва сдерживая овладевшее им негодование,– что на вашем месте не стоит в эту минуту мужчина...
Белозерова гордо выпрямилась, выслушав этот слишком прозрачно замаскированный вызов.
– И, однако ж, даже глупость настоящей фразы не заставит меня изменить ни моего намерения, ни моего взгляда на вашу особу! – проговорила она с затаенной горечью и медленно, почти величаво пошла вперед.
– Вы перемените его... вы должны будете переменить его! – запальчиво крикнул ей вслед Матов.
Но хозяйка Завидова даже не оглянулась на доктора.
Лев Николаевич не скоро после этого пришел в себя; он решительно не мог определить теперь, что с ним делается: его попеременно бросало то в жар, то в холод. Это было какое-то невыразимо странное состояние, в котором хаотически перемешалось несколько самых разнородных чувств, заглушая одно другое; то брало верх негодование, то вдруг оно уступило место какому-то обаятельному ощущению неясно-сладкой тревоги, а это последнее переходило, в свою очередь, либо в жгучее любопытство, либо в порыв безнадежной и беспредметной тоски.
"Так вот она какова, эта сумасшедшая-то тетушка князя!" – отчетливо промелькнуло наконец в голове доктора. Он очнулся теперь от своего мучительного забытья и медленно, будто нехотя, побрел домой, не разбирая дороги...
Балашев в новенькой рубахе из светлого ситца, запустив за пояс большие пальцы обеих рук, толковал у своего крыльца с возчиками какой-то клади, лежавшей тут же на выпряженных возах, когда Матов рассеянно подошел к постоялому двору.
– Раненько же ты сегодня поднялся! Доброго здоровья! – приветливо сказал ему хозяин.– Авдотья поросенка тебе к обеду сжарила. Едите поросят-то? Самый ососочек.
– Ем,– безучастно ответил доктор.
– Что же ты без меня на охоту-то пошел? Поди-ка, ничего не убил? А знатная, надо быть, у тебя двустволка-то; дай хоть поглядеть на нее.
Выражение лица и тон голоса, с каким произнесены были эти слова, сразу обличили в Никите Петровиче бывалого страстного охотника. Он бережно принял поданное ему Матовым ружье и тщательно, с любовью осмотрел его со всех сторон, не позабыв даже заглянуть поочередно в дула обоих стволов.
– Эх, ружьецо-то, ружьецо... важное! – со вздохом проговорил наконец Балашев, неохотно возвращая доктору его собственность.
"Разве подарить старику ружье? К чему оно мне? Да и какой я охотник! Вот даже по вороне промахнулся сегодня... Будет с меня на дорогу и одного револьвера",– как-то машинально подумал в эту минуту Лев Николаевич.
– Хотите, хозяин, я уступлю вам мое ружье? – громко обратился он к Балашеву, голубые глаза которого так и заискрились при этом почти ребяческой радостью.