Прятки в облаках
Шрифт:
— Увольняйся, милый, — оглянувшись через плечо, ласково улыбнулась ректорша. — Но твою Лолиту-переростка я в любом случае выкину из универа. Какая пошлятина, Дымов, я даже не помню, когда в последний раз так сильно ошибалась и разочаровывалась в людях.
И выпустив напоследок эту парфянскую стрелу, она удалилась, звонко стуча высокими каблуками об асфальт.
Глава 30
Глава 30
В общаге стоял дым коромыслом: оказывается, пока Маша подглядывала и развратничала, Зиночка объявила тему ежегодного бала,
По-прежнему невидимая, она прокралась мимо взбудораженных девчонок, устроивших бурные дебаты прямо в коридоре, тихонько скользнула в свою спальню и легла на кровать, плотно запахнув балдахин.
Очень хотелось свернуться комочком и обдумать все гадости, которые наговорила Дымову рекорша. Но Маша взялась за учебу. Начиналась зачетная неделя, и чтобы получить допуск к экзаменам, предстояло доказать свои знания по всем предметам. Больше валять дурака было некогда.
Достав из рюкзака тетрадь с тестами, Маша погрузилась в подготовку к арифметике, когда полог вдруг откинулся.
— Да нет ее, — сказала Аня.
— А где? — недовольно спросила Дина.
Маша затихла и даже голову пригнула, будто партизан в невысокой траве.
— А мне откуда знать? — удивилась Аня. — Машка у нас тихоня, ничего не рассказывает. Да я ее вообще с пятницы не видела.
— Она что, домой уехала? — не унималась Дина.
— Понятия не имею, — Аня пожала плечами, распахнула шкаф и задумалась, глядя на свой гардероб. — Дин, а ты в чем пойдешь на День студента?
— Слушай, может у нее кто-то появился?
— У Машки? Да откуда? Она вроде в Грекова была влюблена.
— Если только, — пробормотала Дина задумчиво и осеклась, пораженная какой-то догадкой. — Ну да, с чего бы ему еще… Но ведь это скандал!
— А? — оглянулась на нее Аня, но наследственная предсказательница уже вылетела из их комнаты, не утруждая себя никакими объяснениями.
Забыв о тестах, Маша невидяще глядела, как Аня буднично собирается ко сну, и на сердце было беспокойно. Дина знала, кто такая Лиза, Дина запросто могла приблизиться в своих догадках к истине, найти какие-то доказательства, а потом поднять такую бурю, которая выметет обоих тайных любовников из универа. Возможно, в других учебных заведениях все было куда проще, но здесь, в этих древних стенах, берегли традиции и репутацию. Сюда стремились все — и учиться, и преподавать, и если Дымова уволят с треском, то ему ни за что не удастся смыть позорное пятно со своей биографии. Роман со студенткой — губительная ошибка для педагога.
Ах зачем она только в тот день вернулась к нему! Ведь куда проще было вовсе не начинать то, что вот-вот закончится дурно, страшно.
Но Маша понимала, что она не могла иначе. Даже сейчас, на самом краю, у нее не получалось по-настоящему жалеть о том, что случилось.
Первая взрослая любовь — жестокая и беспощадная — не оставляла ей никакого выбора.
***
Плугов и Власов
— Смотри, — без всякого разбега сказал Власов и протянул ей обычную конфету в нарядном фантике.
— Угощаешь? — сонно спросила Маша.
— Тю, — он быстро сжал пальцы в кулак, прикрывая от нее карамельку. — Это для развязывания языка, а не для того, чтобы бездарно ее слопать.
— И как мне заставить девушку съесть такую конфету? — проворчала Маша. — Хоть бы шоколадку принесли.
— Как заставить — это уже не к нам, — заржал Власов, — нас девушки любят добровольно. Правда, Плугова почему-то больше.
— Потому что ты трепло, — высказал тот свое предположение. — У шоколада неподходящая структура, Марусь.
— Поняла, — она забрала у Власова конфету, пытаясь скрыть разочарование. Вряд ли представится шанс скормить Дине такое, но ведь ребята старались. — Спасибо.
— Тебе спасибо, — бодро отозвался Власов, — мы же все-таки продали щелкунчика.
— Неужели силовикам? — ахнула Маша, которой игрушка показалась не больно-то надежной.
— Детсадам, — хмыкнул Плугов и передразнил высоким голосом: — А ты мыл руки перед едой?
Несмотря на все тревожные предчувствия, она расхохоталась. Власов засмеялся тоже.
— Правда, — добавил он, — нам пришлось переделать интерфейс под Мэри Поппинс.
***
История, стоявшая первой парой, преподнесла Маше пренеприятный сюрприз.
— Рябова, — сухо заметил Сурков, — задержитесь, пожалуйста.
Маша, которая уже торопилась на выход, с недоумением вернулась к преподавательской кафедре.
— К сожалению, — сказал историк, возвращая ей работу, — я не могу принять ваш реферат.
— Как? — поразилась она, поскольку такое случилось впервые за все время учебы.
— Все дело в библиографическом списке, — пояснил Сурков. — Вы использовали литературу второй половины XIX века, а я настаивал на авторах первой половины…
— Ничего подобного, — твердо возразила Маша, — я точно помню, что не было таких требований.
— Ну разумеется, — поджал губы он, — обычная студенческая отговорка.
— То есть, если мы поднимем рефераты других студентов, у всех будет литература первой половины века?
— Рябова, вы действительно намерены пререкаться?
— Намерена, — объявила Маша. Как всегда, когда она сталкивалась с несправедливостью, в ней просыпались папины гены. Если ты прав — то прав, двух мнений тут быть не может.
— Что ж, — Сурков не выглядел рассерженным, скорее удрученным. — В таком случае, комиссия рассмотрит ваш вопрос… примерно в феврале. Впереди сессия, а потом отчетность, так что раньше никак не выйдет.
Нахмурившись, Маша соображала: если Сурков сейчас не примет ее реферат, то она не получит зачета по истории. А без этого ее не допустят к экзаменационной сессии, и значит, досдавать придется в марте, после комиссии. Маше вовсе не улыбалось всю зиму нервничать еще и по этому поводу, и она смирилась.