Прыжок "Лисицы"
Шрифт:
С моими существенно возросшими физическими кондициями спускаться было несложно. Но страшно! Звуки ночного леса как отрезало. Сколько ещё сползать вниз — непонятно. Видны ли звезды на небе, не мог заставить себя проверить. Задирать голову вверх, когда перебираешь канат руками, абсолютно не айс.
Внезапно достиг дна. Пошевелил ногой мелкую каменную осыпь, пытаясь хотя бы на слух определить, что меня окружало. И тут же услышал знакомые звуки и многочисленные вспышки, разорвавшие темноту. Вокруг щелкали спусковыми крючками пистолетов,
Я стоял в центре широкого круга, который образовали два десятка воинов. Полуголые, а некоторые и босые — не только без чувяк, но и без ноговиц, — они молча смотрели на меня. Среди них увидел Таузо-ока и Джанхота, не проронивших ни слова, чтобы поприветствовать меня.
Пауза затягивалась. Чувствовал себя крайне неуютно под чужими взглядами. Добрыми или любопытными они не казались. Скорее напряженными. И теперь сходящимися на точке справа от меня. Там, где стояла прислоненная к обломанному древнему римскому кресту плита с сохранившейся цифрой семь. Перед ней располагалась круглая площадка с утрамбованной землей, выровненной песком.
На эту мини-арену вышел пожилой горец — стройный, несмотря на возраст, и уверенный в себе. Единственный из собравшихся, кто остался в черкеске. Высоким голосом он затянул заунывную песню. Каждый куплет завершался общим выкриком «Ри!» или «Ра!» от собравшихся, топавших правой ногой в такт.
К моему удивлению, я понял, что бард описывает мои подвиги. Не все понял, потому что одни куплеты исполнялись на натухайском, который пока понимал серединка на половинку, а другие — на убыхском, из которого вообще не знал ни слова. Но общую суть уловил. В песне мелькали имена Зелим-бея, Бейзруко, Гассан-бея, Джанхота и кого-то еще.
— Обычно бард поет лишь то, что видел своими глазами, — неожиданно за спиной раздался шепот Курчок-Али. Я не заметил, как и откуда он подкрался. — Джанхот его уговорил описать твои подвиги с чужих слов. Его поразило, что ты не взял себе ни оружия, ни коня князя Бейзруко.
— Что здесь происходит???
— Вольное общество всадников хочет предложить тебе вступить в наши ряды. Нас еще называют соприсяжным братством. Ибо мы клянемся друг другу ставить интересы братства выше интересов рода и даже семьи. И защищаем друг друга, как кровные братья.
Я мысленно присвистнул. Нечто подобное было у многих воинственных народов. У римских легионеров, почитателей культа Минервы и богини Дисциплины. У викингов, собиравшихся в вольные сообщества, которые предоставляли услуги наемников. Вот и Западная Черкесия не осталась в стороне с ее культом рыцарства и кодексом «Уорк хабзэ». Еще одна горизонтальная связь, как и аталычество[1]. Неплохой способ преодолеть распри убыхов с шапсугами или закубанцев с причерноморцами. Тайный союз меча и орала вне ироничного
Бард закончил свою песню. Его сменил мой кунак. Юсеф подробно рассказал о моем глубоком понимании вопросов чести.
Следом выступил Джанхот.
— Зелим-бей заговоренный — настоящий уорк! И башка у него варит! — он был, как всегда немногословен.
Собранию членов вольного общества явно не хватало председателя и его объявления «слово предоставляется…». Черкесы загомонили на непонятном наречии. На арену выскочил Курчок-Али.
— Зелим-бей вернул мне тело моего отца, павшего на мысе Адлер. Это — раз!
Соприсяжные братья одобрительно выкрикнули:
— Хо!
— Зелим-бей выкрал у русских тело их офицера. Это — два!
— Хо!
— Про него говорят, что его не берет ни пуля, ни ядро! Он по лесу, где погибли лучшие, бегал, как по фруктовому саду! Тому — много свидетелей! Это — три!
— Еу! — удивленно закричали черкесы, потрясая своими кинжалами.
— Зелим-бей наказал предавшего клятву, лично заклеймив его!
— Какой знак?! — кто-то выкрикнул вопрос.
У меня из-за волнения чуть не сорвалось «сделал из него полу-Джокера», но я заставил себя промолчать.
— Рожу ему рассек от рта до уха! — весело крикнул Таузо-ок.
— Хо!
— Это — четыре! — подвел итог Курчок-али и покинул арену.
— А баранту он для нас приготовил? — поддержал веселый настрой один из собравшихся.
— Я — его кунак! Все сделал за него! Закон не нарушен! — ответил уже серьезно Юсеф.
— Лилибж из баранты — в четыре раза вкуснее обычного![2] — одобрительно зашумели черкесы.
— Что такое баранта? — шепотом спросил я вернувшегося Курчок-али.
Он в остолбенении на меня уставился.
— Ты что ль скот ни разу не угонял?
«Ну, извини, брат! Как-то не довелось скотокрадом побыть!» — хотелось мне ответить. Но вряд ли он меня бы понял. Все ж духом разбойничества у черкесов пропитана вся их жизнь. И не фиг мне со своим уставом лезть в их монастырь!
От неловкой ситуации меня спас пожилой черкес, взявший слово. Мигом установилась тишина.
— Принимаем урума Зелим-бея заговоренного в наши ряды? — спросил он, повторив свой вопрос на трех языках.
— Принимаем! — закричали братья, потрясая кинжалами.
— Даешь присягу братству, Зелим-бей? — строго спросил меня вопрошающий.
— Даю!
Горец сделал знак барду. Тот вышел на арену. Черкесы затянули мотив, похожий на тот, что я услышал на поминках в боевых условиях в прошлом году.
Бард запел:
Радуйтесь, мои дорогие братья!
Но радость стала чужда мне
Зелень весны улыбается вам,
во мне же веют холодные ветры
Когда-то я знал добрые времена,