Прыжок "Лисицы"

Greko

Фехтуя, они все время совершали полные обороты. И опять синхронизация движений была абсолютной. Оба совершали повороты одновременно. Опять оказывались лицом к лицу. Четыре раза на «а-ри-ра-ри…» соприкасались кинжалами, на финальное «ра», делали оборот.

Потом пошли по кругу, обернувшись к нам, к зрителям. Собирали кинжалы, воткнутые в землю. При этом смотрели каждому в глаза, призывая к большему крику, поддержке. И все подчинялись. Ладони уже были сплошь красными, а крик перешёл в рёв!

Я вдруг подумал, что в этом танце есть очевидная первозданность. Первобытность.

Я вспомнил подростковые фильмы про индейцев, про народы севера с их шаманами. Я ведь с улыбкой наблюдал за их танцами вокруг костров, за ударами в бубен. Полагал все это настолько примитивным, наивным. А теперь понял. Окажись я в кругу индейцев, услышь я сейчас удары бубна, я бы также подчинился. Стал бы индейцем или бурятом, например, на время этого танца. Как сейчас я стал горцем. Со всеми своими знаниями, с другой верой. С другими взглядами, образом жизни. Всё это куда-то пропало. Отошло в сторону. Значение сейчас имел только мой крик и моё чувство единения со всеми этими абсолютно чужими для меня людьми.

Поэтому я продолжал кричать, продолжал хлопать. Глаза мои светились счастьем от наблюдения за великолепными движениями парней. И, как и все, я почувствовал приближение финала. Один из парней зажал зубами шесть кинжалов, другой же выложил шесть своих на плечах. Взглянув друг на друга, они сначала развели руки в стороны и теперь напоминали птиц. А потом одновременно отпустили кинжалы. Все двенадцать с последним криком и с последним хлопком воткнулись в землю!

Все вскочили, приветствуя танцоров. Они с достоинством и скромно выразили свою благодарность.

«Ну, что ж, — улыбаясь, подумал я. — Их танцам тебе, Коста, точно учить не придется!»

— Пришла пора отведать баранты! — закричал Таузо-ок.

Все одобрительно зацокали.

Откуда-то из глубины пещеры притащили большой казан, благоухающий густым мясным ароматом. Горцы по очереди подходили к котлу, цепляли острием кинжала ароматные кусочки и отходили в сторону, уступая место другим. Я тоже нанизал себе порцию удивительно светлого мяса барашка и с удовольствием съел. Нежнейшее мясо просто таяло во рту!

— Скажи, о учитель! — ернически обратился я Джанхоту. — В этих краях столько зелени растет, столько овощей! Почему одно мясо на столе?

— Мы кто тебе, быки что ли? — буркнул Молчун. — Только мясо — пища воина. А баранта — для удальцов!

— Наш Зелим-бей — из таких! — поддержал меня Юсеф, хлопнув по плечу. — Когда за невестой поедем?

Я растерялся, не зная, что сказать. Вот момент истины! Все, что я сделал на этой земле не прошло даром. Есть! Есть те, кто готов прийти на помощь!

Я оглянулся. Братья-черкесы исчезали из пещеры по-английски. А я-то размечтался. Подумал, что у меня теперь в распоряжении целый отряд, с которым разделаю братьев Фабуа, как бог — черепаху. Ну, что ж! Никогда не бывает слишком просто!

— Там выход есть из пещеры? — спросил я друзей, кивая в сторону удалявшихся в темноту горцев.

— Ты же не думал, что мы все по канату сюда спустились?! — хмыкнул Юсеф. — Нет! Нет! Вы только посмотрите на него! Наш умный урум вообразил, что мы котел

с барантой в дыру метнули!

— Отстань ты от человека, шутник! — заступился за меня Джанхот.

— Нет! Видел бы ты, кунак, свою обалдевшую рожу, когда мы факелы зажгли! — продолжил свои издевки Таузо-ок.

Тут и я не выдержал и засмеялся в полный голос.

— Чего развеселились? — спросил нас подошедший Курчок-али.

— Да, вот обсуждаем, о чем подумал Зелим-бей, когда ты его в дыру стал спускать. Ты ему про джина сказал?

— Сказал-сказал! — подтвердил я. — К чему все эти страшилки?

— А это не страшилки! — серьезно ответил Джанхот. — Так всем и говори, если спросят. Страх и суеверие хранят наше тайное место лучше любого джина!

— Ух-ты! — восхитился я коварством соприсяжного братства.

— Наверное, гадаешь, почему именно сегодня удостоен был чести? — включился в разговор Курчок-Али и, не дожидаясь моего ответа, пояснил. — Как-только услыхали про то, что Берзег решил от тебя избавиться, сразу все и организовали. Вольным обществам князь не указ! Не мы с ним, а он с нами должен считаться!

— Почему он так со мной?

— Ты англичанину дорогу перешел. А у вождя на него свои планы. Как-только ты парламентером к русским поехал, он с Беллом долго шептался. И вот результат.

Сказать, что я отныне возлюбил шотландца, не смог бы и Петросян. Придет время — придушу эту тварь! В смысле — Белла. Петросян — красавчик, хоть и жопка с кулачок.

— Курчок-Али нам поведал про твою беду, — посерьезнел кунак. — Про невесту, которую украли. Мы — в твоем распоряжении, брат!

Вот это — да! Я не иначе как кавказский Д’Артаньян с тремя мушкетерами. Даже свой Рошфор наличествуют! А Тома, выходит, Констанция?

— Бог мне вас, братья, послал!

[1] Существование соприсяжных братств или вольных обществ у адыгов в первой половине XIX в. стопроцентно не доказано. Эта социальная структура, которой кавказоведами придается большое значение как зародышу черкесской государственности, упоминается в дневниках Белла и в «Записках о Черкесии» Хан-Гирея. В условиях наступления РИ на Кавказ, когда возник острый кризис всей политической системы у адыгейских племен, вплоть до физического устранения прежней знати, вольные общества могли защищать интересы уорков перед князьями и узденями или гасить межплеменные столкновения. Братство, в которое пригласили Косту, отличалось от большинства ему подобных. Его скорее следовало бы назвать антибратством. Но это станет понятно ГГ позже.

[2] Лилибж — мясное рагу из баранины или говядины в черкесской кухне. Готовится в казане. Баранта — угнанный скот. Иногда слово употреблялось казаками и в значении захваченного у врага готового блюда. В воспоминаниях кавказских офицеров встречается: казаки сидели у костра и ели баранту, отнятую у тех, кого только пристрелили.

[3] Фрагмент записи «Песни горцев, которую они пели после поражения, сидя на разрушенных аулах» из книги немецкого ботаника и энтомолога Фридриха Коленати, побывавшего в 1843 г. в Западной Черкесии.