Прыжок "Лисицы"
Шрифт:
Глава 17
Бой за невесту
С рассветом выдвинулись в сторону селения рода Фабуа.
От души выспался на новой бурке. Силы восстановил. Но на сердце было неспокойно. И за Тамару. И за свое клятвопреступление. Выходит, как ни крути, я с небольшим перерывом за полгода успел дважды присягнуть. В первый раз — российскому императору. Второй — черкесскому братству. А ведь между ними — война! Не на жизнь, а на смерть! До полного уничтожения!
Эх, тяжела доля двойного агента! Наверное, пожалуйся я тому же де
А вот Коля Проскурин, одесский друг сердечный, меня бы понял. Как он мучился, бедолага, от мысли, что на смерть меня, быть может, отправляет. И студент-заучка Цикалиоти, верный товарищ, отговаривал от Черкесии. Тот же Фонтон даже извинения прислал, что так вышло с «Лисицей». Получается, о душе в нашем шпионском ремесле никак не позабыть?
Не ищу ли я черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет? Чему я присягнул? Делу борьбы за жизнь на черкесской земли? Кто сказал, что я против? Я зла народу Черкесии не желаю! Я, напротив, готов все свои силы положить, чтобы остановить Кавказскую войну. Чтобы не гибли бессмысленно женщины и дети. Чтобы Курчок-Али нашел свой прекрасную бабочку-принцессу. Чтобы не сгинули в кровавой мясорубке и от голода на чужбине эти гордые и вольнолюбивые люди, которые ехали сейчас рядом за моей невестой. Чтобы этот край очистился от мерзкой язвы рабства, ибо нет подлинной свободы там, где есть угнетение!
— Ты чего, кунак, такой сердитый? — вырвал меня из потока рефлексии Юсеф. — За невесту переживаешь?
— Конечно, переживаю. Но за ней есть кому присмотреть. Человека своего в ауле оставил.
— Это как же так вышло? Упрямец Эдик-бей размяк и стал бабой?
— Знаешь его?
— Довелось пересечься. Так что за человек?
— Бахадуром зовут. Алжирец он. Пират бывший. И немой.
— В смысле немой с рождения?
— Нет. Безъязыкий. Отрезали.
— Ой, не могу! — расхохотался Юсуф. — Слышь, Молчун! Кунак тебе братишку нашел! Будете молчать на пару!
— А ну! Тихо!
Джанхот вихрем взметнулся ногами на седло и вгляделся вперед, легко удерживая равновесие. Потом плавно соскочил на землю и присел на корточки, вглядываясь в тропинку.
— Что там? — тихо окликнул его Таузо-ок, одним движением выхватывая ружье из чехла за спиной.
— Следы кто-то заметал, — пояснил причину своего беспокойства Молчун.
— Большой отряд?
— Не могу сказать, — сердито ответил Джанхот, поправляя сбившийся сагайдак с луком и стрелами. В его личном арсенале чего только не было. — Княжич! Далеко до аула?
— Полдня. Если на переправах не застрянем. Вода прибывает, — не стал чиниться Курчок-Али.
Он, вообще, свое положение, как наследника влиятельного рода, хоть и второго по старшинству у убыхов, напоказ не выставлял. Как мне показалось, покойный мой приятель Бейзруко, павший от моей руки, был почванливее. Кстати, надо было бы не забыть поспрашивать у Джанхота, не точат ли на меня зуб темиргоевцы?
— Вперед
— Велика ли опасность? — негромко спросил я кунака.
— Кто же знает? — пожал он плечами. — Быть может, вот за тем деревом на нас кто-то ствол навел.
— Меня так просто не разыграть, кунак! Птички там сидят на ветках! Значит, нет там злодея!
— Молодец! — не стал отнекиваться Юсуф и вернулся к теме прерванного разговора. — Как вышло, что твоего человека Эдик-бей согласился оставить?
— Канла у них с абхазами. Нападения ждут. А большая часть мужчин под Адлер уехала. Уже и не вернется, — вздохнул я.
— Вот это дурно! — вмиг посерьезнел Таузо-ок. — Выходит, в ауле все настороже. Незаметно подкрасться не выйдет.
— А попробовать договориться?
— С кем? С Эбаром? С Эдик-беем? Проще камень уговорить к морю уплыть! Эти Фабиа — особые! Их главный род на реке Дагомыс живет. А эти так замучили всех своим упрямством, что их на границу отселили.
— Остается силовой вариант?
— Черкесам к набегам не привыкать! — усмехнулся Юсуф. — Нужно все предусмотреть. Оглядеться успел в ауле?
— Времени все в деталях изучить не было. Но план начертить смогу.
— Уже что-то! На привале все и обсудим.
Привал устроили после того, как форсировали очередную речку-переплюйку. Мелкая, с прозрачной водой в другое время, сейчас она заметно ускорила свой бег, покрылась белой пеной и шипела, как рассерженная кошка. Пришлось изрядно вымокнуть, пока переводили лошадей. Решили развести костер, обсушиться и прикинуть диспозицию.
Докладывали двое — я, как живой наблюдатель, и Курчок-Али, как бывалый гость убыхских аулов.
Река Бзыбь служила естественной границей между землями убыхов и абхазов. Аул братьев Фабуа стоял на одном из ее притоков, вытянувшись вдоль берега в узкой долине в виде хаотично разбросанных на приличном расстоянии друг от друга усадеб. Имение братьев служило своего рода въездным укреплением и было защищено, в отличие от остальных домов селения, более мощной наружной оградой из плетня.
Оно несколько отличалось от общепринятого у убыхов стандарта, ибо объединяло две усадьбы. В одной обитало семейство погибшего Фабуа, в другой жили его холостые братья. Все хозяйственные постройки и загоны для скота, амбары, пекарня, курятник, двор для молотьбы были общими.
На дорогу выходили лишь одни ворота. Торцом к ним друг напротив друга стояли две жилые турлучные сакли-унны, крытые низко опущенным тесом, с узкими оконцами, прикрытыми ставнями[1]. В глубине этого внутреннего двора располагалась кунацкая под соломенной крышей, окруженная небольшим плетнем. За ней теснились миниатюрные хижины рабов — скорее, шалаши под стеблями кукурузы.
Семейная сакля стояла ближе к реке и была разделена на две половины — мужскую и женскую — с отдельными входами. Женская располагалась дальше от ворот. Тамару держали именно там, а не вместе с другими рабами.