Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Волка, правда, тоже ищут, винят, что людей подрал. Увидят — кто знает, что решат. Надо бы не попадаться, а только брюхо уж подвело, на ягодах да грибах теперь не протянешь, а чтобы рыбу ловить, руки нужны. Выходит, придётся идти к Невзору, да кабы ещё он признал в этом обличье, не схватился за вилы или топор, не кликнул людей…
Подумал так-то Завид, да и решил теперь же, покуда солнце не село, перебраться на тот берег. Только опять у него беда — от волчьего тела отвык. Не выпрямиться, травы по морде хлещут, и земля
Долго он примерялся, покуда на первую кочку прыгнул, да там и застыл, в землю вжался. Дальше идти боится.
Первуша-то, видать, с умыслом расспрашивал, сумеет ли он пробраться без жерди. Всё сделал, чтобы волк его не догнал. Назло бы догнать да отплатить, да сперва поглядеть, где добыча спрятана…
Нет уж, пусть себе идёт, пусть забирает добычу. Она ему счастья не принесёт. Ведь могли разойтись миром, если бы Первуша по себе других не мерил.
Долго лежал Завид, вжавшись брюхом в осоку. До другого островка надобно было сколько-то пройти по вязкой грязи, да место такое — чуть в сторону уйдёшь, провалишься. Храбрился, храбрился, после примерился, да как прыгнет! Топкое место перелетел. Что ж, и волком быть хорошо: человек бы так не сумел.
А земля-то под ним, будто лодка, раскачивается, или это со страху кажется. Вцепился бы в траву, да пальцев нет. Ничего, посидел, успокоился. Огляделся, дальше пошёл.
Там уж легче: потянулись кочки, знай прыгай с одной на другую. Да какие-то, помнится, тонут, если наступишь…
Потоптался Завид на краю, дорогу присмотрел. Скачет, от страха себя не помнит, а от намеченного не отступается. Добрался до островка, вот уж и середина пути. А всё ж таки лучше бы он в обход, лесом пошёл, хотя бы путь и занял больше дня, да теперь-то что — не воротишься, поздно!
Стоит на островке, выглядывает кочки среди пятен бурой ряски. Какие-то человеку сгодятся, да для волка нехороши, четырьмя лапами не встанешь.
Тряхнул он ухом, отгоняя назойливую мошку, и сказал себе: ничего, ещё чуть продержаться, там и голая сосна, от неё до берега рукою подать. Впредь он в это болото не сунется даже и за-ради спасения жизни.
Вот уж собрался прыгать, уж прыгал, да страх его на краю удержал, подвели лапы. Попятился Завид, чтобы устоять, хвостом взмахнул, мордой мало воды не коснулся, в ряске оконце было.
А из оконца того на него Первуша глядит.
Золотые волосы будто ветер легко развевает, пальцы крепко сжимают жердь — то ли она подломилась, то ли вглубь ушла, когда он не ждал. Рот приоткрыт — может, и кликал на помощь, да Завид крепко спал, не слыхал.
Уставился Завид, как заворожённый, в испуганное лицо, которое смерть лишь чуть успокоила, да вот понял, что не в силах вытерпеть взгляда полузакрытых глаз. Вскрикнул он и кинулся прочь, не разбирая пути. Одно в груди бьётся: уйти,
Подламываются лапы, режет их осока, выскальзывают из-под них кочки. Вот что-то большое плеснуло, поднимая брызги, зловонная ряска осела на морде. Не сразу Завид понял, что это он сам провалился, да так глупо, мало не у самого берега.
Добро, тут же припомнил, что биться нельзя, не то затянет. Замер, выгнув шею, а дальше-то что? Заскулил, заголосил, да кто его услышит? Видно, не сгодилась болотнику его кровь или показалось мало, всё решил отнять. Да что болотника винить, если сам под ноги не глядел!
Ждёт Завид неведомо чего. Слетелся гнус, заедает, а он и ухом дёрнуть боится. Только всё воет хрипло — может, хоть кто услышит. Да чует, будто порхнула над ним малая птица, что-то прощебетала, да так сердито, и улетела. Что бы это значило?
Ждёт Завид, не хочет с надеждой расстаться, а день понемногу к закату клонится. Солнце за спиною садится, гаснут земля и небо. Трясина холодна, и тело без движения застыло, да ещё кажется, будто кто тонкой костлявой рукой его лапы ощупывает. Может, болотник устал дожидаться, покуда он потонет, да как схватит, как утянет его…
Тут ветер донёс голоса, будто люди недалеко. Завид из последних сил завыл, покликал на помощь. Притихли люди, а после голоса зазвучали громче. Услышали!
Ждёт Завид, глядит с надеждой. Тут вышли на берег мужик да рослый парнишка, оба светлоголовые, крепкие, с виду похожи. Ясно: отец и сын. Пригляделся Завид, а это Ёрш да Божко. Уж любому он, кажется, был бы рад, а этих не ждал.
— Тятька, и вправду волк! — ахнул Божко. — Да чёрный, тот самый!
Ёрш поглядел исподлобья, уперев руки в бока, и ничего не сказал. А Божко не унимается, за рукав его тянет:
— Что делать-то будем?
— Да тут бы его и бросить, — зло сказал Ёрш. — Мало он нам бед принёс?
— Да ведь учёный! Можно бы взять, будет у нас учёный волк.
Покачал Ёрш головой, поскрёб в затылке, проворчал:
— Шкуру бы с него снять…
Завид тут и дышать забыл.
— … да какая в эту пору шкура? — меж тем продолжил Ёрш. — А вот, говорят, одни мужики ходили с медведем, да его у них свели. Так не купят ли волка? Пожалуй, за него немало дадут.
— Отчего себе не оставить?
— «Отчего», «отчего»! Нам от него что за прок, одно разорение, поди прокорми… Или ты сам вздумал с ним по ярмаркам да по торгам ходить? Не позабыл ли, что колдун тебе наказывал стеречься волков, а этот мало тебя не изгрыз, мало не покалечил?
Смутился тут Божко, глаза отвёл и пробормотал:
— Да ведь я его правда палкой бил, и ежели бы он хотел, так уж покалечил бы, я-то ему в зубы попался. Только он мне зла не причинил.
— Тогда не хотел, а нынче год на воле провёл, одичал! Ну, пока языками треплем, он уж потопнет. Ветки тащи!