Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Встал Завид у края топи, глядит, вспоминает. Птицы вдали щебечут. Пахнет гниющей травой и — сильнее — уже отцветшим багульником. Вот он топырится в стороне, узколистный, изжелта-зелёный, будто кто воткнул в землю иссохшие и уже пооблетевшие еловые ветви.
Вода тиха. Только раз что-то булькнуло, поднялись со дна пузыри, и снова тишь.
Сыскали они себе жерди, да перед тем, как идти, Завид нож попросил. Нашёл оконце в ряске, ладонь разрезал, воду кровью напоил.
— Так меня учили, — объяснил. — Здесь болотник живёт, надобно,
— Болотник! — с упрёком сказал Первуша. — Мы в Перловку из-за нечисти не стали соваться, а ты нас куда завёл?
— Да он не злой…
Кое-как пошли, нащупывая путь. У Завида руки-ноги дрожат, на лбу пот проступает. Боится воды, отводит глаза, а то и жмурится. Первуше этого страха показывать не хочет, а всё же тот заметил и поддел:
— Да ты, брат, сробел! Всё же боишься болотника?
— Не болотника…
Да что таить? Сознался Завид:
— Воды боюсь. Ничего, дойду.
Первуша тут взялся его отвлекать, зубы заговаривать.
— Что же, часто ли ты здесь бывал? — спрашивает. — Хорошо ли помнишь путь?
— Помню.
— Да ты небось и без жерди сумел бы пройти?
— Не сумел бы.
— Да сумел бы! Ишь как ловко пробираешься, сам-то под ноги почитай и не глядишь.
— Гляжу. Да как сюда без жерди сунешься, ежели иная кочка уйдёт вниз, и поминай как звали! И ходил я тут раз не то два…
— Ну, всё же ловко идёшь! А вот что, брат: ведь нам большая удача, что мы о схроне ведаем. Из тех, кто с Тишилой ходил, только мы и остались, кто знал, да ещё двое. Всё, что в Перловке упрятано, нам достанется, а ежели успеем первыми, только надвое и придётся делить.
Остановился тут Завид, обернулся к Первуше, головой покачал.
— Да мне, — сказал, — того и не надобно. Пусть себе лежит, а хочешь, так забирай. Я и не видел, где это добро зарыто, не сыщу.
— Это ты теперь говоришь, не надобно, а пораскинешь умом, так небось от доли не откажешься. Уж там на безбедную жизнь достанет! Небось всё изроешь, чтобы сыскать.
— Говорю же, не надобно, — повторил Завид и пошёл дальше.
— А уж те двое изроют, — задумчиво сказал Первуша за спиной. — Ежели они от Синь-озера целыми ушли да прознали о том, что Тишило помер, непременно наедут в Перловку. Одна надежда, что не знают они, кто у гиблого места сгорел. У живого-то красть не осмелятся.
Завид ему не ответил. Жердь со всей силы сжимает, уж и пальцев не чует. Ноги неловко идут: он им велит сделать шаг, а они на месте топчутся, нести его не хотят. Скорей бы до другого берега добраться, да там и засесть, больше через клятую топь не ходить.
Птицы свищут — легко им, крылатым! Небось не боятся увязнуть… Солнце плечи припекает, мошкара серым роем клубится. Вот подлетела, в глаза да в нос набивается. Завид рукою махнул, чтобы отогнать — пошатнулся, в жердь вцепился, перед глазами всё мельтешит, плывёт. Уж и не понять, где земля, да и нет под ногами тверди, всё ходуном ходит.
—
Завид и плакать хочет, и ругаться. Ноги сами подгибаются, чтобы на кочку сесть и уж больше с неё никогда не вставать. Рассердился он тут, злость силы дала. Зубы сцепил, пошёл.
— Хитро придумано — в этаком-то месте землянка! — не унимается Первуша. — В топь-то эту кто полезет? Не зная, и пути не сыщешь. Как же ты его примечаешь?
— Да вот как: на берегу две ели, а в воде мёртвая сосенка. К елям спиною надобно стать, а к сосенке лицом, да в ту сторону и идти, покуда не приметишь на дне Велесова идола. Тогда отыщи на том берегу кривую берёзу да к ней путь держи, так и выйдешь.
— Да тут все берёзы кривые! Ну, добро, что ты со мною: сам бы я ни в жизнь пути не сыскал. Так какая берёза-то тебе кривее других показалась?
— Вот эта, — указал рукой Завид. — Вишь как её повело. Другие хоть в одну сторону клонятся, а она и туда, и сюда, будто решить не могла, куда изогнуться.
— И верно! Ловко ты, брат, подметил. И люди, бывает, клонятся туда, сюда… В первый раз я тебя спрашивал, уйдёшь ли со мной от Тишилы, и ты согласился не раздумывая, а как вдругорядь спросить пришлось, ты промолчал.
— Испугался я, — ответил Завид. — Слов не нашёл. Кто же знал, что вы за ножи схватитесь!
Сам идёт и думает: хорошо, что не нужно смотреть Первуше в лицо.
— Ишь ты, слов не нашёл, — говорит за спиною Первуша. — В нашем-то деле мешкать нельзя, иначе тут тебе и беда. Быстрый ум надобен. Мне будто почудилось, мы в этом похожи, а ты — вишь как…
— Да и мне будто чудилось, ты говорил, мы братья, а как погнались за нами, так улепетнул, только я тебя и видал. Свою шкуру спас, на меня и не оглянулся.
— Ну, огрыза… — пробормотал Первуша и умолк.
До берега уж дошли без разговоров, да и путь под конец совсем затерялся в хлябях, тут только под ноги и гляди. Не до болтовни. Дошли, осмотрелись — следов не видать, из печи зола выметена, на полках никаких припасов. Знать, давно хозяин не заглядывал.
Первуша дров нарубил, Завида по воду послал. Верши поставили, да когда ещё та рыба изловится. Котелок водой наполнили, печь затопили, сидят на завалине, от гнуса отмахиваются.
Вечер холодный, сырой. Небо над Коровьей топью остывает, бледнеет, проступают на нём выцветшие звёзды. Лягушки квачут, будто урчат негромко, стрекочут речные сверчки, да вот утки заругались — всех перекричали.
— Долго ли нас будут искать? — спросил Завид.
— Да уж пожалуй, — задумчиво ответил Первуша. — Верёвку-то мы снять не сумели, вот и поймут, что кто-то от них ушёл. А всё-таки мы, брат, везучие! Кладовик-то мне подсобил, не то, пожалуй, Тишило там бы меня и схоронил. Слыхал ты, как мертвецов оставляют клады стеречь?