Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Но у Радима теперь в глазах туман. Может, удастся перехватить кусок раньше, чем он заметит. Иного угощения, надо думать, волку сегодня не видать.
Они ждут, и торг, притихший было, опять начинает шуметь. Всяк опять нахваливает свой товар, и люд смеётся, вот уже в стороне завели и хоровод. Мелькают юбки, алые, жёлтые, полосатые, летят ленты, будто венок из последних цветов плетут на скошенном лугу. Мужики готовятся биться стенка на стенку, и тот, на медведя похожий, держится чуть в стороне: видно, будет судить.
Дождавшись,
Не сказать чтобы их представления ждали. Подошли, конечно, обступили, а только с такими лицами, что Радим, если бы видел, теперь собрался бы да уехал. Он, видно, и сам почуял что-то недоброе в наступившем молчании.
Что же, бывало всякое. Бывало, перед тем, как приходил Радим, являлись какие-то плясуны, да пока отвлекали народ, их дружки тащили чужое добро. На Радима с волком, ясно, после такого тоже смотрели с подозрением. Радим всегда повторял, что лучше работать под косыми взглядами, чем удирать, поджавши хвост. Убежишь — поверят, что совесть нечиста.
Волк исполнил самое простое: сел, лёг, притворился убитым, подал лапу. После Радим спросил имена и велел волку указывать. Тот подошёл к одному, второму.
— А ну, покажи теперь Ерша! — сказал Радим, хотя Ёрш не называл себя и не рвался участвовать в забаве, стоял в стороне, глядя исподлобья.
Завид с вопросом посмотрел на хозяина, и тот прикрикнул:
— Ну, пёсья душа! Покажь, кому сказал!
Волк протянул лапу, указывая. Народ оживился.
— Ишь ты, запомнил!
— Да волки-то, вишь, памятливые. Небось и обиду запомнил, вона как зыркнул!
— Добро, не понял, что мы утопить его хотели…
— А, может, и понял!
— Дурни вы, это ж зверь, что он может понять? Это ему хозяин, значит, через цепь сообщает, на кого лапой казать. Он её так-то покачивает, волк в ту сторону и глядит…
— А! — воскликнул Радим. — Не верите? Ну, ежели есть кто крепкий да смелый, так подойди, возьми цепь!
— Так ты небось ему голосом знак подашь…
— Что ж, и вовсе молчать буду, даже и отойду, сами спрашивайте!
Народ, конечно, заинтересовался. Сразу несколько смельчаков вызвались держать цепь, потянули соломины, выбрали одного. Радима оттеснили, взялись спрашивать волка, перекрикивая друг друга. Он, понятно, запутался, не зная, кого слушать.
— Видно, обман! — разочарованно загудели люди. — Без хозяйской-то помощи волк ничего не может!
— Так вы все разом верещите, остолопы — ну, ясно, зверь ничё не разберёт! — вмешался тот мужик, похожий на медведя, Добряк. — Тут и я, вона, ничё не пойму, что уж об волке-то говорить. Пущай кто один спрашивает.
Его послушали, и дело пошло на лад.
Народ развеселился. Волк уже запомнил каждого по имени, каждого показал.
— А ну, кто медовуху без меры хлебать любит? — спрашивают его.
Он отыскивает кого-то с кружкой, указывает. Народ гогочет…
— А
Указал на Радима. Тот так и так сердится, пусть хоть народ посмеётся. Может, от доброты и кусок бросят.
Не бросают. Смеются, а не бросают…
Волк уже и станцевал, и мячом с людьми перебрасывался — нет, и хлебной корки не дали. Да ещё кто-то нарочно метил то в нос, то в бок. Если не ждёшь подвоха, больно. Завид даже взвизгнул раз или два, и того, кто бросал, укорили, да что ж! — сказал, что вреда не хотел, да силу не рассчитал, и какой с него спрос?
Наконец Радим понял, что люди, пожалуй, решили смотреть на потеху даром. Может, сочли, староста уж за всех уплатил. Тогда, сорвав с головы шапку, он сунул её волку в зубы и жестом велел обходить народ, да лучше по-хитрому, на задних лапах.
— Да кланяйся, благодари добрых людей! — приказал.
Добрые люди даже попятились, а кто-то по-тихому и отошёл. Известно, забаву любит всяк — набегут, рты разинут, а скажи им платить, так скажут, будто и не за что. Может, волк и сам потешился, разве же это работа! Хозяин и вовсе стоял в стороне, а теперь, ишь ты, о плате заикается.
Если бы цепь держал Радим, может, вышло бы иначе, но Завида всё ещё вёл один из мужиков. Теперь он подтолкнул его вперёд, к кому-то, кто, по его разумению, должен был расщедриться.
— Ты, вона, дальше иди, — негромко сказал тот, отводя глаза.
Чья-то рука бросила в шапку мелкую монетку. Волк поднялся, поклонился и зашагал по-человечьи, удерживая шапку в зубах и стараясь не допустить, чтобы цепь натянулась. А когда поравнялся с Ершом, тот со всего маху встал ему на лапу. Давил всем весом, надеясь искалечить, и никто не заметил.
Боль, казалось, дошла до сердца. В первый миг волк застыл, сказалась выучка: крепко держать шапку, хоть бы там что… Тот, кто его вёл, ничего не понял и дёрнул цепь.
В следующий миг Завид всё-таки бросил бы шапку и заскулил, но вышло иначе. Цепь дёрнули опять, вот тут-то и лопнул ошейник. Волка отбросило назад. Испуганные люди тут же подняли крик:
— Напал, напал! На Ерша напал, спасайте!
Волк завертелся. Люди стояли плотно, не ускользнуть, вроде отшатнулись, но тут же опять сомкнули ряды. Кто-то взмахнул коромыслом, он увернулся, и что-то страшно ударило по спине. Волк понял не сразу, что то была его собственная цепь.
Ему показалось, отнялись задние лапы, и тут же сапог ударил по рёбрам. Он пополз, крича от боли, почти ничего уже не понимая, но голос его был не слышен среди тревожных и гневных воплей. Что-то кричал и Радим.
Чей-то сапог метил в зубы, но исчез, будто человека оттолкнули. Волк проскользнул вперёд, почти выбрался, но мир почернел, а потом появился опять, опрокинутый набок. Звуки стали тихими. Волк забарахтался, пытаясь нащупать лапами землю. У головы его лежал разбитый горшок, белым пятном растеклась сметана.