Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
— Почто разбудил? Где платок?
Сама уж руку тянет, а Завид ей и говорит:
— Загадку сперва отгадай. Вы в реке давно живёте, может, видали, как город строился. Во что первый гвоздь вбивали?
Осердилась водяница, плеснула на него, да и ушла на дно. Завид лицо утёр, не уходит, ждёт. Платки из-за пазухи вынул, перебирает, расправляет, над водою встряхивает.
— Ах, хороши! — нахваливает. — Ярки, тонки, поглядеть любо.
Тут рука из воды протянулась,
— Я сестру привела, — говорит, — она больше моего знает, она и ответ скажет.
Глядит Завид — и верно, они вдвоём явились. Вторая стоит по плечи в воде, коса у неё черна, брови черны, сама неулыбчива и глядит недобро, в глазах зелёный огонь полыхает. Да вот незаметно подходит ближе, ближе, крадётся, зверем глядит, как кошка на птицу. Камыши перед ней будто сами собой расступаются.
Попятился тут Завид и повторил загадку. Уж не знал, дождётся ли ответа, или ноги уносить придётся. Усмехнулась тут водяница, да ответ ему и сказала.
— Может, и такую загадку ведаешь, которую царёв сокольничий не разгадает? — осмелев, спросил Завид.
Сказала она и такую. Отдал он водяницам все платки, какие остались, поблагодарил да в корчму со всех ног поспешил. Добежал, запыхался. Входит, а мужики ещё гадают:
— Крепостицу-то первою ставили, не иначе.
— Да, может, спервоначалу шатры-то разбили? Али какая избёнка стояла…
— Да во что гвоздь-то вбивали? Он, слышь-ко, говорит, что до ответа всяк додумается — значит, в стену либо куда…
Дарко на Завида поглядел, тот ему ответ на ухо шепнул.
— В шляпку вбивали! — говорит Дарко.
— Твоя правда, угадал, — говорит Лютой.
Заспорили тут мужики, нечестною им показалась загадка. Лютой только смеётся и говорит:
— Ну, давайте мне две!
— Тогда ответь, — говорит ему Невзор, — кто это таков: сам гол, а рубаха за пазухой.
— Да как же это? — призадумался Лютой. — Ежели гол, так откуда бы у него пазуха?
Думал, думал, голову ломал, да и спрашивает с досадою:
— Да кто же это?
— Свеча!
Хлопнул он тут по столу ладонью и говорит:
— Вы-то в шесть голов думаете, а я-то один. Давайте ещё загадку. Ежели и с нею не управлюсь, тогда ваша взяла.
— Кто ходит на голове, хотя и на ногах, да босиком, хотя и в сапогах? — спрашивает Невзор.
Думал Лютой, думал — не придумал. Нахмурился и говорит:
— И каков же ответ?
— А таков: гвоздь в сапоге, — хитро отвечает Невзор. — Что же, выходит, тебе нас поить да кормить!
— Где две, там и три, ещё одну давайте! — воскликнул Лютой да ладонью по столу — хлоп! Стол даже
Переглянулись тут мужики. Больше загадок-то у них и не осталось, разве только самые простые. Тут Завид и говорит:
— Сидит зверь на крылечке, сер, да не кошка. Лапы когтисты, усы длинны, хвост трубой, два уха, да не кошка. Кто он таков?
Призадумался тут Лютой. Выходит, что будто не пёс и не мышь, и не рукомойник, и не жук.
— Знаю! — кричит. — Домовой кошкою оборотился!
Завид головой на это качает. Думал Лютой, думал — рукою махнул.
— Ваш верх, — говорит. — Буду вас поить да кормить. Да кто ж это таков, что на кошку похож, а не кошка?
— А кот, — говорит Завид.
Осердился тут Лютой, что его провели, да делать нечего.
Долго они сидели, ели да пили. Уж светать начало, когда из корчмы вышли. Серо, зябко, ночью снежок пошёл, землю запорошил. Лютой до того упился — едва на ногах стоит, Невзор и Добряк его с двух сторон держат, а он кричит:
— А вот когда этакое бывает, что царь в портках из дому выходит? А, не знаете?.. Да завсегда и бывает! Нешто царь без портов ходит? А вы-то, вы-то, дурни, небось думали, что он в одних портах идёт, безо всего прочего? Хо-хо! Вот дурни-то, а!
— Эка он разошёлся, — говорит Невзор. — Да путь ещё колдобистый, держи его крепче!
— А вот что ни печено, ни варено, — не унимается сокольничий, — на блюде не бывало, ножом не рушано, а всяким кушано? Что за блюдо?.. Не знаете?.. Бабья титька! Хо-хо, дурни, слышите, — титька!
— Охти, стыд-то какой, — бормочет Ёрш, отводя глаза. — Да уймите его, ведь люди уж косятся!
Дарко тогда и загадал загадку, которую они нарочно готовили:
— Что горит, да не сгорает? Что без свечи, без лучины всю горницу осветит?
Примолк Лютой, только губами шевелит. Они его под руки ведут, он пальцем дорогу указывает, у самого ноги заплетаются, еле бредёт.
— Солнце, — говорит, — либо луна. Ик! Это и вовсе простая загадка.
— А вот и нет, — возражает Дарко. — Это птица-жар!
С Лютого тут будто хмель слетел. Остановился он и говорит, задравши бороду:
— Да ты-то что о ней знаешь, что этакое загадываешь? Ты небось её и не видал, а я-то видал: я царю служу! Царский сокольничий я.
— Да неужто! — ахают, удивляются мужики, будто впервые о том слышат. — Да не врёшь ли? Отчего бы сокольничему в такой поганой корчме сидеть?
— В иные уж не пускают, врут, будто я пью без меры да буянить горазд. Лжа это! Ишь, чер-рти, гонят меня… — пробормотал он, обводя улицу глазами, налитыми кровью.