Птичка польку танцевала

Батлер Ольга Владимировна

– Что интересного в этой собаке? – спросил Полотов у Анны.

– Они говорят, что ее надо дать на обед русским, – не сразу ответила она.

Полотов прислонился к стене.

– Все. Больше не могу…

Пекарская взяла его за плечи.

– Ниша, нам надо идти.

Только сейчас Анна заметила, что они стоят прямо под табличкой: «В этом доме живут немцы. Кто нарушит их собственность или покой, будет расстрелян. Комендант».

– Ниша, прошу тебя, отойдем…

Но ими уже заинтересовались.

– Ком, ком, – простуженным голосом позвал

солдат в ватных штанах, с нехорошей улыбкой щелкая пальцами. Такими жестами в старое время подзывали официантов.

У немца были сопливый нос и безбровое бабье лицо. Ему приглянулись платок Анны и варежки Полотова. Утеплившись, он махнул рукой, позволяя русским идти дальше.

Перед гортеатром, в котором разместилась казарма, белела обезглавленная статуя Ленина и стоял развороченный киоск с вмерзшими в грязь советскими газетами. На газетном стенде висели отпечатанные под копирку листки комендантского воззвания. На этот раз вездесущий комендант требовал зарегистрироваться в управе и рассказывал, как большевики «высасывали население», превращая его в рабов, и как теперь все будет хорошо, потому что пришли освободители.

В здании управы жалась к стене робкая очередь. Плакат над головами людей призывал ехать в Германию: «Своей работой ты поможешь уничтожить большевизм». И нарисованная молодая женщина, таких пышущих здоровьем и оптимизмом было не найти во всей округе, белозубо смеялась на фоне поезда: «Еду завтра! Кто со мной?»

– Анна Георгиевна, Анна Георгиевна! – пропищал девичий голосок.

Анна не сразу узнала Капитолину и Ивана, уж очень измученными выглядели Семилетовы. А они с жалостью посмотрели на Полотова и Пекарскую.

– Ну вот, труппа собрана, – грустно пошутил Полотов.

К чиновнику биржи труда актеры подошли вместе.

– Ваша профессия? – спросил тот, проверив паспорта. Он был из прибалтийских немцев.

Анна ответила за всех, что они артисты и могли бы выступать для населения.

– Покажите, что умеете, – приказал немец.

Пекарская исполнила куплет французской песенки, которую раньше пел Иварсон.

Чиновник задумчиво покрутил свой остро отточенный карандаш.

– Но что вы можете как русские актеры?

Все четверо, встав рядом, грянули «Из-за острова на стрежень».

Немец поднял руку, останавливая песню. Он впился глазами в Полотова.

– Вы потеряли паспорт. А какая ваша национальность?

Полотов не ответил. В его воробьином взъерошенном облике вдруг проступило надменное упрямство.

– Он донской казак, – вмешалась Анна. – Разве не видно по лицу?

Немец перевел взгляд на Пекарскую, его глаза говорили: ничего, скоро вся спесь сойдет с тебя, маленькая актриска. Не с таких сходила.

– Вы готовы поручиться за свои слова? За неправду мы наказываем.

Анна удивленно подняла на него бровь и рассмеялась.

– Конечно!

– Почему вы взяли на себя такую ответственность?

– Да потому что он мой муж. Все знают!

Это было одно из самых убедительных выступлений в ее жизни.

Поразмыслив, чиновник

что-то пометил в своей тетради.

– Хорошо. Мы выдадим вам «бишайнигунг». Получите зарплату, паек, пропуска по городу. А нам нужны от вас музыка и веселье. Оперетты лучше всего. Только никакой «Сильвы», Кальман – еврей. И постепенно заменяйте русскую речь немецкой. И чтобы ничего советского. Скоро Рождество, вы будете выступать перед солдатами вермахта.

Заметив, как побледнели актеры, он слегка возвысил голос:

– Вы знаете, что русский театр начинался с немецкого? Еще пастор Грегори из Немецкой слободы со своими учениками…

Но остатки тринадцатой бригады продолжали сопротивляться: они не успеют подготовиться, у них даже нет музыкальных инструментов.

– Инструменты найдутся. Вы станете частью русской труппы, у вас будет профессиональный антрепренер из Берлина.

– У меня нет концертного платья, – не сдавалась Пекарская.

Немец негромко стукнул карандашом по столу, и актеры сразу замолчали.

– Возьмете на складе марлю и сошьете. Или вы желаете в лагерь?

Уже на улице, на ступеньках управы, Анна потрогала свои горящие щеки.

– Ниша, только не говори мне сейчас, что ты не знаешь немецкий.

– Знал.

– Придется снова учить.

– Да понял я все! Смотри, я уже пять минут, как казачий чуб начал отращивать.

– Порепетируй немецкие шутки.

– Видел я их тупые шутки. Комик показывает в подробностях, как женщина натирается мочалкой… Потом его собачка поднимает заднюю лапу над букетом цветов и стоит так несколько минут… Ну и попали мы в переплет, Вава.

– Да, попали. Выступим один раз. А там, может, что-то изменится.

Через несколько дней к маленькой труппе добавился еще один человек из фронтовой бригады номер тринадцать. Это был рыжий клоун Сережа. Он тоже проделал свой долгий путь в Вязьму. Сережа рассказал про Дорфа и Бродина. Оба погибли, как и работали – вместе. Узнав, что они евреи, немцы повесили их рядом.

* * *

На немецком кладбище у разрушенной церкви из-под снега выглядывали верхушки березовых крестов с нахлобученными на них касками. На овальных табличках чернели жуки готических букв. Казалось, целая армия выстроилась в шеренги под снегом.

Пекарская и Полотов шли на репетицию, нащупывая ногами тропинку, где поплотнее, чтоб не оступиться. За несколько дней вся Вязьма превратилась в большой сугроб.

Дорога была расчищена только возле казармы, где квартировала рота пропаганды. Немцы выгружали там из грузовика провизию: свежезабитых кур, бутыли с мутным растительным маслом, мешки с картошкой. Весь деревенский провиант лежал в открытом кузове, хозяйственно прикрытый школьной географической картой, как брезентом.

На школьной карте к огромной РСФСР примыкали яркие лоскутки советских республик и присоединенных прибалтийских, западноукраинских земель. После нескольких месяцев войны этих границ больше не существовало. Новая, еще не успевшая обтрепаться карта устарела.