Пурпурный занавес

Глуховцев Всеволод Олегович

– Да как! Бред. А вы, кстати, читали?

Глухаревский внимательно посмотрел на Николая… то ли улыбнулся, то ли нет. Затем отвел взгляд.

– Жарко, – заметил без всякой связи с предыдущим. – Смотрите-ка: начало мая, а такая теплынь…

Здесь он примолк – не просто, со значением. Николай тоже пустословить не стал: понял, что такова уж особенность писательского мышления – включать время от времени лирические переливы… И верно: Глухаревский помолчал, помолчал, да и заговорил всерьез:

– Знаете, Николай, вы сейчас и сами не догадываетесь, как точно попали в

цель.

– То есть?

– То есть Роман Ягодкин – психически неуравновешенный человек, мягко говоря… А хотя, что я вам говорю! Ведь вы же психолог, профессионал… (тут Николай в душе засмущался, однако виду не подал)… Наверняка вы с Пинским раскладывали всех нас по косточкам. И что же, неужто Ягодкин у вас остался без диагноза?

– Ну, знаете, – Гордеев спародировал аналитика, – без диагноза у нас не уйдет никто.

– Тоже верно, – усмехнулся Глухаревский. – И все-таки…

Он пригладил рукой волосы, откашлялся.

– Безусловно, Ягодкин – человек талантливый. Правда, как это часто бывает, он сидит на золотой скамейке и не знает, что она из золота. Он отличный поэт, яркий публицист – а рвется в прозаики. Ну и в итоге пишет вот такие химеры… Впрочем, это и не удивительно. Вы можете быть откровенным, Николай. Я понимаю: этика и все такое… Но со мной – как со стеной, поверьте. Вы прекрасно знаете: Роман Ягодкин – классический случай шизофрении. Так?

Гордеев сделал крайне дипломатичную физиономию.

– Ну вот, – Глухаревский иронично поклонился. – А я вам скажу больше. Только… понимаете, надеюсь, что это сугубо конфиденциально. Сейчас Ягодкин находится в клинике. Психиатрической.

– Вот оно что, – Николай не удивился. – Весна?

– Совершенно так. У него едва ли не каждой весной и осенью этакий… привет из подсознания. Обострение.

Николай понимающе покивал.

– И… в чем это выражается? – чуть помедлив, поинтересовался он.

– Вы знаете, на сей счет у него почему-то фантазия небогатая, хотя и ходит он у нас в фантастах, как и я, грешный. Ему всякий раз мерещатся враги, подозрительные лица…

– Мания преследования, одним словом?

– Двумя словами, – литератор-профи был точен. – Но по сути, да.

– Хм?.. Так ведь он опасен.

– Еще бы! Потому и изолирован.

– А как давно он там… отдыхает?

– Да недавно совсем. Второго дня закрыли.

Николай сосредоточенно кивнул.

– И что же он… все с врагами сражался?

– Интеллектуально, так сказать. Причем на сей раз врагами оказались мы.

– Мы – это?..

– Это члены группы. Причем началось все с банальной ссоры. Видимо кризис назревал, и должен был произойти некий толчок… вот, собственно, он и случился. Ягодкин сцепился с Барковым – по пустяку, чуть ли не «зачем мое пиво выпил». Я утрирую, конечно, но суть та же… Так вот, извольте видеть: сцепились они, вернее, Ягодкин схлестнулся – Барков-то парень спокойный; и после этого Ягодкин в категорической форме потребовал чуть ли не товарищеского суда над Барковым: мол, давайте перестанем с ним общаться, руку подавать, предадим остракизму… Понятно, что все мы – я имею в виду себя, Леонтьева и Шарапова – отказались. Чем

и провинились перед нашим громовержцем! От этого отказа у него, похоже, башню совсем повернуло, и гнев обрушился на нас. Представляете, он не поленился сочинить подметное письмо, в котором заклеймил всех нас, уж не помню, как оппортунистов или ревизионистов, чуть ли не троцкистов… Вообще, он опоздал родиться лет на семьдесят: тридцать седьмой год – вот была б его стихия! Но что тогда – трагедия, сегодня – фарс: Роман Максимович завершил свой декрет торжественной анафемой всем нам, так что ныне группа «Лики фантастики» состоит из одного господина Ягодкина. А самое потешное – он разослал эту буллу по всем инстанциям: в Союз писателей, редакции газет, журналов… Собственно, после этого и последовала госпитализация.

– Его в принудительном порядке положили?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Но думаю, что да: сам он себя считает абсолютно здоровым, насколько мне известно.

– Н-да… – неопределенно протянул Николай, подвытянул из кармана мобильник, глянул на табло:

– Ого! Вы извините, Владислав…

– О да, конечно! Время – деньги.

– Безналичные, – Гордеев подмигнул. – Но у меня они как раз перетекают в нал.

– Что ж, счастливого пути. А я еще тут поброжу, поищу свою музу подворотен и собачьих тропок… – Глухаревский мигнул ответно.

И они распрощались. Николай уже повернулся было, когда его остановил оклик собеседника.

– Кстати, – писатель прищурил правый глаз, – вы мне на днях снились…

– Вот как?.. – на лице Николая отобразилось удивление.

Глухаревский смотрел мимо него, странно улыбался.

– И кем же я там был, в вашем сне, если не секрет? – Коля принужденно засмеялся.

Тот помедлил и односложно ответил:

– Зрителем. Ну, всего доброго!

Гордеев похолодел. Машинально попрощался в ответ. Прыгнул в «Газель» и рванул к Цыганскому спуску. В зеркало мельком увидал, как писатель двинулся в неспешный обход дома, изучая взглядом окна второго этажа…

22

На шоссе Николай тормознул. С минуту сосредоточенно думал. Затем решился: тряхнул головой и достал телефон.

– Александр Яковлевич?.. Да, это я, здравствуйте. Александр Яковлевич, возникла любопытная тема. По интересующему нас делу. Как срочно?.. Ну, как скажете. Да, да… Можно сейчас? Тогда я подъеду. Я свободен… Хорошо! Еду.

И поехал. Мчался на грани фола, с риском – благо, гибедэдэшники нынче куда-то попрятались. В двадцать минут докатил до Пинского, вбежал к нему в приемную.

– Александр Яковлевич у себя? – выпалил с порога, тут же мысленно выругал себя за неприличную поспешность, но секретарша так и подхватилась:

– Да, да! Он ждет вас. Сказал, чтобы вы сразу же заходили к нему.

– Вот как, – Николай улыбнулся. – Ладно, иду.

Пинский встретил своего «ассистента» приветливо, но спокойно:

– А-а, мой юный друг, прошу… Чем обязан? Честно говоря, несколько неожиданно. Мы ведь договаривались на завтра…

– Понимаю, – Гордеев без приглашения подсел к столу. – Однако очень уж ситуация занятная.