Путь к океану (сборник)
Шрифт:
– Ну, Максимыч, на тебя надежда, – сказал Казарский.
Старик насупил брови.
– Рад стараться! – ответил он сиплым басом. – Авось потрафим, ваше благородие, – продолжал он, помолчав. – И французов бивали, а что этой турки рыбам скормили, то даже и сказать нельзя.
Казарский усмехнулся и отошел к офицерам, ожидавшим его распоряжений. Матросы в чистом платье один за другим торопливо выбегали из кубрика.
– Господа офицеры! – отрывисто заговорил Казарский. – Расставить людей по местам... Ял за кормой обрубить... Погонные орудия перенести с бака...
Бум-м-тра-рах!
Казарский, прищурив глаза, смотрел на надвигающуюся громаду, и в памяти его вдруг встала картина из далекого детства: огромный черный индюк, взъерошив перья, растопырив крылья, грозно наскакивает на маленького белого петушка.
– Веселей, веселей, ребята! – крикнул Казарский матросам, которые под руководством румяного Скарятина быстро и ловко устанавливали на корме погонные пушки, перенесенные с бака.
Рыжеватый крепыш Васютин, обычно сверкающий белозубой улыбкой, хмуро схватив топор, прорубил днище у яла и потом двумя ударами обрубил тали. Ял с плеском плюхнулся в воду и, полузатопленный, стал быстро отставать, покачиваясь между бригом и надвигающимся кораблем капудан-паши.
Бум-м! Снова окутался дымом бело-черный корпус турка. 3-з-з-чах-чах-чах! – завыла и затрещала по рангоуту брига картечь.
Щепа полетела на головы моряков, и свинцовые шарики со стуком запрыгали по палубе.
– Не видели, что ли, гороху, ребята? Давай, давай! – веселым голосом крикнул Скарятин замявшимся на секунду матросам. – Так, хорошо! – Он проверил прицел пушек. – Первая!
Кормовые орудия брига открыли огонь по туркам. На душе стало веселее, когда загремели свои пушки и над палубой поплыл свой пороховой дым. Скарятин ударил брандскугелем[80], который завяз в сетке бушприта вражеского корабля и задымил. Турки кучей кинулись тушить.
– Не любишь? – засмеялся лейтенант. – Вторая!
И картечь ударила по толпе.
– Хорошо, Скарятин! – крикнул Казарский и предостерегающе обернулся к рулевому: –Максимыч!
Могучий турецкий корабль покатился вправо, открывая свой высокий и длинный борт, зияющий десятками жадно отверстых пушечных портов. Еще несколько секунд – и загремит всесокрушающий продольный залп вдоль брига, снося и сметая все на своем пути, от кормы до носа.
Но Максимыч, нахмурившись, уже крутил штурвал.
Раздался такой гром, что, казалось, море отхлынуло от бортов брига. Молнии побежали вдоль турецкого корабля, он весь окутался багрово-серым дымом, но «Меркурий» уже изменил курс, отклоняясь к северу. Масса металла с могучим шумом промчалась мимо и шумно ухнула в море, изрыв его белопенными всплесками. «Меркурий» также дал картечный залп всем бортом по палубе турка, и пока тяжелая громада вражеского корабля медленно делала поворот, легкий бриг быстро уходил из зоны огня, терпя урон только от погонных орудий.
В течение получаса «Меркурий» маневрировал, уклоняясь от губительного огня мощной вражеской артиллерии.
Непрерывный грохот и треск стоял на палубе брига, молнии выстрелов то и дело пронизывали медленно расплывающиеся дымные облака.
Турки стреляли картечью, брандскугелями, книпелями[81], в клочья рвущими такелаж[82] и разбивающими рангоут.
Отстреливаясь обоими бортами и терпя жестокие удары, «Меркурий» качался и вздрагивал так, что шатались мачты. Скарятин и Новосельский мужественно и хладнокровно командовали бортовою артиллерией. Прокофьев и Притупов с группой матросов во главе с Васютиным поспевали повсюду, заменяя порванные паруса, обрывки такелажа, на ходу чиня повреждения в рангоуте. Порою корабли сближались настолько, что команды открывали ружейный огонь, и Христофор со своим ружьем не отставал от других. Дым разъедал глаза, облаками ходил по палубе, заваленной обломками, залитой кровью.
Над всем этим хаосом царил звонкий голос Казарского, в рупор отдающего приказания. Острый глаз Максимыча, казалось, пронизывал заволакивавшие море тучи дыма, и поворотливый, легкий бриг вертелся в дыму и пламени, отражая и нанося удары направо и налево, словно ловкий фехтовальщик. Несмотря на жестокий огонь вражеской артиллерии и значительные разрушения, «Меркурий» пока еще не получил смертельных повреждений.
Вдруг из густого серого облака на расстоянии пистолетного выстрела вынырнул бушприт стодесяти-пушечного корабля. Морской ветер, разрывая пороховой дым, клочьями уносил его между изорванных, но могучих парусов. На палубе хорошо можно было различить закопченные, яростные лица турецких матросов, грозивших ружьями, топорами, саблями.
– Сдавайся, спускай паруса! – кричали по-русски с корабля капудан-паши.
В ответ матросы на «Меркурии» открыли беглый огонь из ружей. Скарятин, сердитый и чумазый, как трубочист, ударил всем бортовым залпом. Спасаясь от губительного огня, турки повалились на палубу.
Корабль стал разворачиваться, чтобы дать ответный залп. С другого борта «Меркурия» показался другой корабль.
Казарский щекой ловил ветер, определял его направление и силу. Он посмотрел на Максимыча. Сивые волосы рулевого слиплись от алой крови, заливавшей ему лоб. Командир шагнул к нему, но Максимыч сердито сдвинул брови и сверкнул глазами.
– Левым галсом! – прохрипел он и завертел штурвал.
Казарский поднял рупор и отдал команду. Бриг, принимая обрывками парусов посвежевший ветер, круто уклонился влево. Почти одновременно загремели залпы обоих турецких кораблей, но своим поворотом «Меркурий» открыл их друг другу, – большей частью снарядов, предназначенных для него, турки угодили друг в друга. Только ничтожная часть сокрушительного двойного залпа задела корму брига. Яростные вопли и неистовая брань турок повисли над тучей порохового дыма, клубящегося над морем, и им отвечало веселое «ура» русских моряков.