Путь к отцу
Шрифт:
Итак, перед ними, высоко задрав гладко выбритый острый подбородок, выпятив несуществующий живот, стоял, жестикулируя тощими длиннопалыми руками, молодой, не уверенный в себе, а потому несколько задиристый мужчина.
Оно, конечно, в его власти было сократить штат, урезать премии и вообще напакостить сгоряча... Но обе стороны понимали, что их зависимость обоюдная, пакости возможны с обеих сторон, а зарплаты такие низкие, что еще убавь — и почтовому отделению конец. Но один обязан пугать, а остальные — пугаться, что все старательно и изображали.
Мариванна в своем ответном слове, запинаясь и краснея, заверяла руководство, благодарила за честь и доверие и обещала повысить... Затем наступила тягостная пауза, когда все слушали, как учащенно бьются их сердца и жужжит муха, ударяясь об оконное стекло.
В такие минуты только Лиза могла исправить положение, поэтому все с надеждой обернулись к ней. И она, улыбаясь и округло дирижируя бескостными руками, посмотрела в строгие начальственные глаза с длинными пушистыми ресницами и сказала:
— Дорогой, уважаемый и уже любимый наш господин начальник! Ваш приезд наполнил наши сердца горячей любовью к вам и к работе. Мы отдаем себе отчет в том, что вы дарите нам возможность работать на благо нашего родного края и всей нашей Родины. (Аплодисменты.) После вашего появления у нас мы радостно чувствуем в себе неимоверный подъем трудового энтузиазма в целях всемерного роста производительности труда и культуры обслуживания населения. Мы всегда будем верными вам и дисциплинированными сотрудниками, вашей твердой опорой, надежным тылом, возлюбленными и послушными детьми. Верьте нам, и мы оправдаем! (Бурные аплодисменты, плавно переходящие в овации.)
Когда Елизавета закончила речь, начальник по-мальчишески всхлипывал. Мариванна продолжала аплодисменты, а Лена радостно плакала, восторженно глядя то на начальника, то на сладкоречивую подругу.
— А теперь давайте отобедаем по-семейному, чем Бог послал.
И все с облегчением сели за стол. Растроганный начальник, увидев скромные Лизины плюшки и жиденький чаек, послал шофера в универсам за шампанским и — да чего там! — устрицами, а сам, голодным взглядом шаря по столу, затрамбовывал в полость рта одну плюшку за другой.
— Ву-ву ву-ву, ммых, ввааахх, — произнес он набитым ртом.
— Кушайте на здоровье, попробуйте вот эту поджаристую с яблочным вареньем, — отвечала ему Лиза, по-матерински радуясь его здоровому аппетиту.
После опорожнения бутылки шампанского из стареньких чашек и заглатывания трех дюжин охлажденных, но еще свежих устриц дружный рабочий коллектив прощался с начальником. Его язык несколько заплетался от выпитого и съеденного, но почтовые работницы все же разобрали, что теперь он целью своей карьеры первым пунктом обозначит повышение заработной платы такого дружного, гостеприимного и «энтузазического» трудового коллектива. На что коллектив ответил новыми заверениями, восторгами и бурными аплодисментами.
— И как только этими сопельками в раковинах накушаться можно? — страдала от недоедения Лена.
—
— Нате вот, я тут по штучке для вас заныкала, — протянула Лиза подругам плюшки.
После отъезда начальника после окончания обеденного перерыва к окошку прошаркала вдова известного в прошлом революционера Изольда Аароновна. Она положила перед самым Лизиным лицом пухлый авиаконверт с письмом в Израиль и строго постучала по нему длинным просмоленным ногтем:
— Заказным, Лизочка! И чтобы обязательно дошло!
— Непременно, Изольда Аароновна. Самым-самым заказным! Как ваше здоровье?
— Ой, чтоб тебе до этого не дожить, Лизочка! Печенка болит, поджелудочная колет, сердце стукает, ноги не ходят, голова болит... Курить можно только полпачки «Беломору», пить — только рюмочку коньяку. Баклажанчиков с чесночком нельзя, рыбку с перчиком тоже. Курочку — нет, ты понимаешь, даже курочку! — только вареную и только без соли. И это, по-твоему, шызань?
— А вот я вам завтра молочка принесу, так вы его свеженьким парным попейте — так и полегчает.
— Ой, спасибо тебе, золотце! И есть же такие добрые люди... А мой Додик хоть бы сотню долларов прислал, чтоб ён был там здоров, поганый...
— Пришлет еще, может, с работой еще не устроилось.
— Как же, не устроилося! Да ён уже аптеку там заимел, лавку мясную кошерную и дом купил двухэтажный. Мне ён фотку прислал, — она достала из кармана паспорт, из него — партбилет, из него — пенсионное удостоверение, а потом уже из него — фотографию. — Вишь: сидит в «Мерседесе» в белом костюме, зубами новыми сверкает, а сзади — его лавка. Это ж целый сороковой гастроном! На обороте, смотри, написал: «Хорошо живем!» А мне денег на дорогу не вышлет, зараза!
— А и что вам туда ехать, Изольда Аароновна? Там вон, передают, постоянно стреляют да взрывают. Страшно!
— А у вас здесь не взрывают?
— Так здесь же бандитов взрывают, а там всех. Терроризм называется!
— А у вас тут терроризма что, не водится?
— Да у нас каждый своим занят: кто стреляет, кто ворует, кто коров доит, кто детей растит. Каждый при деле, друг другу никто не мешает.
Революционная вдова долго непонимающе вглядывалась в безмятежное румяное лицо Лизы. Вздохнула, пожала сухонькими плечиками и басом прогудела:
— Ох, мне бы твое спокойствие, Лизавета. Я тебе просто завидую! Так когда за молочком приходить?
— А утром к открытию и подходите. Я вам и плюшек принесу, они еще горячие будут.
— Ой, чтоб ты была здоровая. Есть же еще такие!
— И вам доброго здоровьица, Изольда Аароновна.
После работы она стояла в троллейбусе, рассеянно смотрела в окно и думала, что бы такое купить детям, а главное — на что.
После очередной остановки послышалось заунывное:
— Гражданы! Мы сами не местные. Мы приежжыи. И у вас тут попали в страшную беду...