Путь к отцу
Шрифт:
Розовый солнечный зайчик прыгнул на подушку, взобрался на щеку и мягкой лапкой коснулся ресниц. Она открыла глаза, несколько раз моргнула и — ослепленная — плотно смежила веки. Даже сквозь кожу век красным фонариком светил и будил этот утренний солнечный будильник.
Она радостно услышала в себе тонкий настойчивый пульс молитвы. Это зарождалось где-то в области сердца и волнами расплескивалось в каждую клеточку ее просыпающегося тела. «Я молюсь!» — радостно запело в душе. Она шевельнулась и ощутила у ног теплые комочки: у левой ступни кошку Мушку, у правой коленки — щенка Ричку. Мушка только
Под окнами зычным басом мычала корова, блеяли козы и пели петухи. Она пошарила по коврику ступнями, отыскала шлепанцы и, позевывая, зашагала на кухню.
Ну, вот. Кошка лижет сметану, щенок лакает похлебку, омлет всходит на пару под крышкой сковородки, чайник закипает, плюшки преют в печи. Она заглянула в детскую. Малышня мирно сопела конопатыми носиками. «Поспите еще».
Она придавила кнопку — та зажглась красным огоньком. Через минуту двери со скрипом раздвинулись, и она вошла в грязную и исцарапанную кабину лифта. «Надо будет заставить Ниночку тут помыть. Фу, аж дыхание перехватило!» Над панелью с кнопками кто-то давно уже приклеил табличку: «Граждане! (зачеркнуто). Товарищи! (зачеркнуто). Господа! Не безобразничайте в лифте!» Только на этот вопль наглядной агитации никто внимания не обращал. На двадцать восьмом этаже кабина остановилась, двери раскрылись и впустили внутрь Амалию Христофоровну Бугаеву, в горячих и вместительных объятьях которой крутила черным влажным носом мохнатая пуделиха по кличке Шрапнель. Малюсенькие острые глазки вошедшей матроны были подведены жирными черными карандашными стрелами, что придавало им удивленно-обиженное выражение.
— Доброе утро, Амалия Христофоровна!
— Ага! Ты че, Лиза, на утреннюю дойку?
— Как всегда.
— А мы, слышь, свою кормилицу-то на «Мерседес» обменяли. Уж такая ладная коровушка была — ну чистая голубица! — Соседка шмыгнула широким угреватым носом, полные бордовые губы изогнулись в страдальческой гримасе. Справившись с приступом чувствительности, она вздернула к потолочному треснутому светильнику мясистый подбородок.
— Зато теперь до рынка за десять минут доезжаем!
— Да я за столько же дохожу.
— Так мы ж доезжаем!
— А! Ну да...
Кабина лифта снова дернулась, и вошел, вернее, прокрался, авиатор Моня Пирпирдонин. Несмотря на такую героическую профессию, Моня слыл застенчивым и трусоватым мужичком. Особенно он боялся женщин. И больше всех Амалию Христофоровну. Только Лиза относилась к нему по-человечески. Поэтому Моня сразу спрятался от грозной соседки за округлое Лизино плечико.
— И чего от тебя все время воняет? — Амалия возмущенно сдавила пальцами чувствительные ноздри.
— Так, баки из-под туалета в лайнерах меняю, — глянул испуганно Моня из-за ситцевого плеча.
— А что, другой работы не можешь найти?
— Да что вы? Я ж умру без авиации!
— Ты хоть мойся чаще, вонючка!
— Я и так ползарплаты на мыло да шампуни трачу. Бесполезно. Это у
— Это не Моня виноват, Амалия Христофоровна, а пассажиры. Это от их же отходов такое... А мыть и чистить — дело благородное.
— Лиз... я это... зайду вечерком? А? — Моня только что хвостом не вилял по причине его отсутствия.
— Заходи, чего там. Только позвони.
Ну вот они и вышли из пахучей кабины на свежий воздух.
А здесь!.. Солнце с пурпурно-синих небесных покровов сыпало и сыпало золотистые слепящие лучи. Птицы пели на все голоса. Козы туповато блеяли, коровы требовательно мычали, петухи призывно кукарекали, куры озабоченно кудахтали. Машины разноголосо гудели и завывали противоугонными сиренами. С соседней улицы раздавались редкие сухие щелчки вялой перестрелки. Где-то далеко раздался взрыв, судя по плотности докатившейся звуковой волны — фугас. Жизнь кипела!
Лиза завернула за угол и скрипнула прыгающей сетчатой дверцей калитки. Под ноги прыгнул и юлой завертелся вокруг волкодав Терминатор — дочкин любимец. «Приготовь нос, собачка, скоро Ниночка выйдет тебя чмокать!» Из ее недавно аккуратно покрашенного суриком сарая пахнуло жарко-ядреным навозным духом. Из темноты сверкнул ярко-синий коровий глаз, по деревянному настилу тяжело заухали копыта. «Заждалась, Синеглазка, красавица моя, хорошая моя, кормилица... ни за что тебя, ни на какие железки не променяю».
Когда Лиза с подойником, наполненным пенистым молоком, вышла из сараюшки, с балкона тринадцатого этажа раздался трескучий баритон билетерши:
— Лизанька, милочка, а ты мою Клеопатру не подоишь?
— Конечно, Милица Андромедовна, с удовольствием.
— Амфора в бельэтаже на втором ряду.
— Знаю, знаю.
— Ты уж постарайся, милочка, а контрамарку-то я для тебя все-таки вырву.
— Да чего там, не горит.
Вот захлопал именным пистолетом «Стечкин» пастух — генерал Растреллин. Коровы, козы, овцы дружно и привычно потянулись на выпас в центральный парк культуры имени товарища Ирода.
Наконец-то, скотинка накормлена-напоена, можно и детишек будить. Наверх лифт поднимает уже без остановок. Только на тринадцатом этаже она из рук в руки передала Милице Андромедовне ведро с молоком. За спиной билетерши молча дрались теннисными ракетками супруги Рододендроновы
— Ребята, может, хватит? — Лиза погрозила драчунам пальчиком.
— Да мы... ничего, Лизанька, мы так — зарядку делаем. Просто увлеклись слегка.
Из щели между дверцами кабины в палец толщиной задувало с каждого этажа по-своему: с пятнадцатого — тушеной с томатной пастой капустой, с девятнадцатого — пережаренным кофе, с двадцать второго — медовой бражкой, с двадцать седьмого — ружейным маслом.
В ее квартирке благоухало омлетом, плюшками и кошачьими подписями. Эти запахи она любила. Из детской раздавались звонкие голоса:
— Не трожь Мушку, ей больно!
— Не мешай, глупая, я ее дрессирую, как Куклачев.
— У нее от твоей дрессировки голова отвалится!
— А чего она не хочет кувыркаться?
— Эй, дрессировщики! — вмешалась мать. — Прекратите мучить бедную кошечку.
Мушка вырвалась от Павлика и с жалобным мяуканьем прыгнула на руки своей спасительницы.