Путь на Грумант. Чужие паруса
Шрифт:
– Мамынька, Ванюшка деньги прислал, вот хорошо!
Пряча глаза, Аграфена Петровна отвернулась.
– Откуда деньги, мамынька, али от тетушки из Вологды подарок? – допытывалась девушка. Она достала из кулечка медовый пряник и с удовольствием откусила. – Какой пряник вкусный, мамынька!
Старуха, развязывая и вновь завязывая концы головного платка, думала, как приступить к делу.
– Натальюшка, – вкрадчиво начала она, – каждый день пряники будут. Да что пряники, тьфу! Первой барыней в Архангельске сделаешься.
– Ежели что, мамынька? – не поняла Наталья.
– Ежели за Окладникова замуж пойдешь. Сватался сегодня Еремей Панфилыч, – торжественно произнесла Аграфена Петровна. – Счастье-то, счастье привалило… первый купец в Архангельске…
– Как он смел, невеста ведь я! – И, вспыхнув, Наталья с отвращением бросила пряник на пол. Голос ее дрожал. – Ванюшке слово дадено. Люблю я его.
– Брось, милая, про любовь говорить, без денег-то какая любовь, – сердито ответила старуха. – А дети пойдут, нищих плодить будешь?
– Грех, мамынька, вам так говорить. Сами нас с Ванюшкой иконой благословили, опомнитесь, мамынька. – Наталья с трудом удерживалась от слез.
– Бог простит нашу бедность, – не слушая дочь, наступала Лопатина. – Будут деньги, попы за нас молиться станут. Замолим грехи, покаешься, бог простит.
– Мамынька, – все еще не веря, закричала девушка, – опомнитесь! Что люди скажут!
– Еремей Панфилыч рты позатыкает.
Наталья опустилась на скамью. Долго, шевеля губами, смотрела она на почерневшую от времени икону. Вытерев глаза уголком платочка, девушка твердо сказала матери:
– Не согласна я, мамынька, даже слов ваших слушать. Я Ивану Химкову обещание дала – за него и взамуж пойду.
– Супротив материнского слова не пойдешь, – рассвирепела старуха, – у меня разговор короткий, как скажу, так и будет.
В смятении Наталья поднялась к себе в горенку и в чем была, не раздеваясь, бросилась на постель. Дотемна лежала она, не шевельнувшись, с открытыми, ничего не видящими глазами. Словно сквозь сон слышала девушка, как возилась в кухне Аграфена Петровна: топила печь, ставила тесто, переставляла горшки… Потом зазвонили в церкви, внизу затихло.
Старуха нарядилась в праздничное платье, напялила шубу, повязала платок.
– Наталья, – громко позвала она, – я в церкву иду, замкнись!
Голос матери заставил очнуться девушку. Когда хлопнула дверь и затихли скрипучие на морозе шаги, Наталья быстро собралась и выбежала на улицу. Возвратилась домой она радостная, довольная и сразу же улеглась спать.
Аграфена Петровна долго стучала у дверей.
– Ты что, оглохла, что ли? – войдя в дом, набросилась она на дочь. – Чуть дверь не сломала стучавши. Мороз-то не свой брат.
– Заспала, прости, мамынька, – смиренно оправдывалась девушка, притворно зевая и будто со сна протирая глаза.
– Ну, иди, с петухами, дура, в кровать
Скинув шубу, Аграфена Петровна принялась прятать подарки Окладникова, заглядывая в каждый кулечек, разворачивая каждый сверток.
В дверь постучали.
«Кого это бог не впору несет?» – подумала она, торопливо набросив скатерку на большой окорок.
– Ефросиньюшка, ах, боже мой, вот уж кого сегодня не ждала! – затараторила она, притворясь обрадованной. – Входи, входи, милая.
Это была стряпуха Корниловых, давняя подружка Лопатиной. Отряхнув снег с белых узорчатых валенок, гостья с таинственным видом подошла к Аграфене Петровне, расцеловалась. Зорким оком окинув кухню, она сразу поняла – хозяйка разбогатела.
– Дочка дома ли?
– Дома, спит, поди.
–Тес, – зашипела Ефросинья, – тайное хочу сказать, по дружбе, мать моя, упредить.
– Тайное? – Аграфена Петровна всполошилась. – Говори, Ефросиньюшка.
Кухарка, притянув голову приятельницы, зашептала в самое ухо.
– Твоя-то Наташка к нашему хозяину Амосу Кондратьевичу прибегала, плакала. Говорила: ты ее, мать моя, сильем за купца Окладникова выдаешь.
– Ах, проклятая девка!
– Тес, – опять зашипела Ефросинья, – молчи, услышит Наталья – не миновать беды.
– Сказывай дале.
– Христом богом девка твоя кормщиков мезенских просила с собой ее взять. Хочу-де в Слободу, слово Ванюшке Химкову дала. Кормщики через два дня в обрат едут.
– Берут ее кормщики?
– Берут, посулились.
– Что же делать?
Аграфена Петровна, схватив платок, бросилась к дверям. Ефросинья поймала ее за подол.
– Ну и горяча ты, мать моя, поспешишь, дак ведь людей насмешишь. Видать, крепко девка задумала, от своего не отступит. Откройся мне, Аграфенушка, поведай, как и что. Вместе подумаем, авось и толк будет.
Приятельницы долго шептались, ахали и охали.
– Ну, мать моя, дело стоящее. В таком разе и словом поступиться можно. Грехи наши, ах, грехи, все послаще да получше хотим… Пожертвуй на бедность, Аграфенушка, я помогу, уж такое тебе посоветую.
Аграфена Петровна, развязав уголок цветного платка, достала золотой десятирублевик.
– Бери, Ефросиньюшка, Еремей Панфилыч одарил. А как дело сделаем, будь в надеже, не забуду.
Спрятав деньги, кухарка снова что-то зашептала на ухо Лопатиной.
Аграфена Петровна время от времени кивала согласно головой.
– Ну, кажись, все обговорили, – поднялась гостья. – Наталье ни слова – это перво-наперво. Время не теряй – завтра все свершить надо.
– Спасибо, Ефросиньюшка, спасибо, – благодарила Лопатина. Приятельницы снова расцеловались. – Я к самому-то утречком побегу, а там как скажет. На вот орешков еще кулечек, пряничков прихвати.