Путём всея плоти
Шрифт:
Эти письма были написаны спустя всего несколько недель после рукоположения Эрнеста; но это ещё пустяки по сравнению с тем, что он писал немного позже.
В порыве рвения в корне преобразовать англиканскую церковь (и через сие всю вселенную) средствами, подсказанными ему Прайером, он надумал поближе узнать обычаи и помыслы бедняков и для этого поселиться среди них. Эту идею он, полагаю, почерпнул из «(Элтона Локка» Кингсли [204] , романа, который он, при всей своей тогдашней приверженности к высокой церкви, проглотил, как проглотил и «Жизнь Арнольда» Стенли, и романы Диккенса, и всё то из литературного хлама эпохи, что с наибольшей вероятностью могло ему навредить; как бы то ни было, этот замысел он осуществил на практике — снял жильё на Эшпит-Плейс [205] , небольшой улочке в районе театра Друри-Лейн [206] , в доме, владелицей которого была вдова извозчика.
204
В
205
Буквально: «зольная яма».
206
Построен в 1663 г., действует доныне.
Сия леди занимала весь первый этаж. В передней кухне снимал угол лудильщик. Заднюю сдавали настройщику кузнечных мехов. На второй этаж въехал Эрнест; свои две комнаты он обставил весьма уютно — всё-таки надо знать меру даже и в аскетизме. Два верхних этажа были поделены на четыре квартиры. Там жил портной по имени Холт, вечно пьяный мужлан, по ночам избивавший свою жену так, что её вопли будили весь дом; над ним жил тоже портной, и тоже с женой, но без детей; эти были уэслианцы, заглядывавшие в рюмку, но не шумные. Две задние комнаты снимали две одинокие дамы, с хорошими, как заключил Эрнест, связями — ибо хорошо одетые, приличного вида молодые люди частенько поднимались и спускались по лестнице мимо его дверей, навещая по меньшей мере одну из них — мисс Сноу: Эрнест слышал, как хлопала за ними дверь в её комнату. Некоторые, как ему казалось, приходили к мисс Мейтленд. Миссис Джапп, хозяйка, сказала Эрнесту, что это всё братья и кузены мисс Сноу, сама же она подыскивает место гувернантки, а пока ангажирована в театре Друри-Лейн. Эрнест спросил, ищет ли работу также и мисс Мейтленд с верхнего этажа, и услышал в ответ, что да, ищет — место модистки. Он верил всему, что бы ни говорила ему миссис Джапп.
Глава LIV
Этот демарш Эрнеста вызвал у его друзей всевозможные толки; общий глас был таков, что это так похоже на Понтифика — он вечно выкинет что-нибудь эдакое; но сама идея в целом похвальна. Когда Кристина, поделившись новостью со своими соседями-клириками, почувствовала, что они склонны одобрять поведение её сына, которое идеализировали как самопожертвование несравненно большее, чем оно было на самом деле, не смогла удержаться, и её снова понесло. Ей не очень нравилось, что он поселился в столь неаристократическом районе, но его дела, возможно, попадут в газеты, и его заметят большие люди. Кроме того, это должно быть очень дёшево; в среде этих бедняков он сможет почти ничего не тратить, а большую часть своего дохода откладывать. Соблазны и искушения? — какие же могут быть соблазны и искушения в таком месте! Довод насчёт дешевизны был самым большим козырем из всех, которые она выкладывала перед Теобальдом, ворчавшим, что никак не одобряет сумасбродства и самомнения своего сына: когда Кристина привела этот довод, он сказал, что в этом что-то есть.
Сам же Эрнест ещё более укрепился в добром мнении о себе самом, которое и так постоянно повышалось с тех пор, как он начал готовиться к рукоположению; теперь он вообразил себя в числе тех немногих, что готовы отказаться ради Христа ОТ ВСЕГО. В недолгом времени он уже видел себя человеком с особой миссией и великим будущим. Своим самым мимолётным и не оформившимся суждениям он придавал исключительную важность и пытался заражать ими, как я уже показывал, своих старых друзей, с каждой неделей всё более зацикливаясь на себе и на своих фантазиях. Мне бы очень хотелось затушевать эту стадию жизненного пути моего героя, но это испортило бы мою повесть.
Весной 1859 года он пишет:
«Я не могу назвать видимую церковь [207] христианской, пока она не приносит христианских плодов, иными словами, пока плоды, приносимые членами англиканской церкви, не станут находиться в соответствии, или хотя бы в чём-то напоминающем соответствие с её учением. Я всей душой следую большинству учений англиканской церкви, но она говорит одно, а делает другое, и пока мы не прибегнем к отлучению — да, к массовым отлучениям! — я не могу назвать её христианским учреждением. Я бы начал с нашего настоятеля, а если бы оказалось необходимым пойти дальше и отлучить епископа, я не остановился бы и перед этим.
Нынешние лондонские настоятели — люди совершенно беспросветные, с ними нельзя иметь дело. Наш-то ещё из числа лучших, но и то, когда мы с Прайером намекаем, что хотим наступать на зло нетрадиционными методами или исправлять то, о чём еще не кричат на всех углах, нам отвечают: „Не понимаю, о чём весь этот шум; никто из клира, кроме вас, ничего этого не видит, и я не собираюсь первым переворачивать всё вверх дном“. И этот человек считается здравомыслящим! Меня это бесит. Но мы знаем, чего хотим; я на днях писал Доусону, что у меня есть план, который, по-моему, отвечает требованиям момента. Нам, однако же, нужно ещё денег, а моя первая попытка в этом направлении оказалась не столь успешной, как мы с Прайером надеялись; впрочем, я не сомневаюсь, что скоро мы эти деньги выручим».
207
Церковь как учреждение, в отличие от мистической Церкви как духовного организма, Тела Христова.
Когда Эрнест приехал в Лондон, у него было намерение много навещать прихожан на дому, но Прайер отговорил его ещё до того, как он поселился в этих своих новых, так странно выбранных апартаментах. Теперь он занял такую позицию: если люди нуждаются в Христе, пусть докажут это, взяв на себя некоторые
«Главная моя здесь работа,
Вам же я желаю всяческой удачи; Господь да пребудет с вами. Мыслите смело, но логично, будьте дерзновенны, но осторожны, действуйте мужественно и отважно, но продуманно…»
— и прочая, и прочая.
Думаю, пока достаточно.
Глава LV
Как только Эрнест появился в Лондоне, я, как и положено, зашёл к нему, но не застал дома. Он попытался нанести ответный визит, но тоже не застал меня, и так прошло несколько недель, прежде чем мы, наконец, встретились — это случилось довольно скоро после того, как он въехал на новую квартиру. Он произвёл на меня хорошее впечатление, но если бы не общая любовь к музыке, где наши вкусы полностью совпадали, я вряд ли знал бы, как с ним общаться. Надо отдать ему справедливость — он не стал выставлять мне свои прожекты, пока я сам не подвёл его к ним. Я, пользуясь словами эрнестовой квартирной хозяйки миссис Джапп, «не очень регулярно посещаю церковь» — я выяснил методом перекрёстного допроса, что миссис Джапп была в церкви один раз при воцерковлении своего сына Тома — лет двадцать пять тому назад, но ни разу до того и ни разу после, даже, боюсь, для венчания, ибо, хотя она и называла себя «миссис», но венчального кольца не носила, а о человеке, долженствовавшем быть мистером Джаппом, отзывалась как об «отце моего бедного малютки», а не как о «своём муже». Да, так вот, рукоположение Эрнеста меня раздосадовало. Я сам не рукополагался и не хотел, чтобы мои друзья рукополагались; и я не хотел натягивать на себя маску доброжелательности и прикидываться эдаким всеядным паинькой, тем более ради мальчишки, которого я помню ещё, когда он знал только «вчера» и «сегодня», ну, может быть, ещё «вторник», но ни одного другого дня недели, даже ни самого воскресенья, и когда он говорил, что не любит котёнка, потому что у того на пальчиках булавки.
Я смотрел на него и думал о его тётушке Алетее и о том, как быстро растут оставленные ею для него деньги; и я думал о том, что все они достанутся этому юнцу, который потратит их так, как мисс Понтифик менее всего бы одобрила. Я злился. «Она всегда говорила, — думал я, — что наломает в этом деле дров, но я и подумать не мог, что таких». Потом я подумал, что будь тётушка жива, он, может быть, таким и не стал бы.
Эрнест держался со мной очень мило, и я должен признать, что если разговор свернул на предметы опасные, то вина тут моя. Я сам его затеял, беззастенчиво полагая, что мой возраст и давность нашего с ним знакомства дают мне право на ненавязчивую беспардонность.
И тогда он выложил всё, и самое неприятное — это то, что в чём-то он был совершенно прав. Если принять его исходные посылки, то его выводы были вполне логичны, а при этом, поскольку он уже принял сан, я не мог вступать с ним в спор об его исходных посылках, чего не преминул бы сделать, представься мне такая возможность до его рукоположения. Кончилось тем, что я вынужден был ретироваться — не в лучшем расположении духа. Дело, пожалуй, в том, что я любил Эрнеста, и меня расстроило то, что он стал священнослужителем, и также то, что священнослужителю предстояло получить так много денег.
На обратном пути я немного посудачил с миссис Джапп. Мы с ней с первого же взгляда распознали друг в друге «не очень регулярно посещающих церковь», и это развязало ей язык. Она сказала, что Эрнест умрёт. «Он слишком хорош для этого мира, да и выглядит таким печальным, прям как этот парнишка Уоткинс из „Короны“, что помер на той неделе, а кожа-то у бедняги вся была, как мел, белая; не буду врать, а говорят, что застрелился. Его как раз несли, я встретилась, мы как раз с моей Розой шли за пивом, у неё ещё рука вся перевязанная была. Она своей сестре сказала, что, мол, пойдёт к Перри купить пряжи, чтобы та токо отвязалась, а на самом деле чтобы мне принести пива, дай ей Бог здоровья, добрая душа, кто ещё так постарается для старушки Джапп, и всё они врут, гады, что она, мол, распутная; эт’ я не к тому, что я распутных не люблю, я нормально; я лучше распутной полкроны подарю, чем порядочной поставлю кружку пива, а только просто не люблю связываться с гулящими, вот и всё тут. Ну, в общем, они его забрали, ну, уж домой-то не понесли, какой там, ну, а он так это, понимаете, ловко проделал. У него жена в деревню уехала к матери, всегда про мою Розу уважительно так говорила. Вот бедняга, царство ему небесное. Да, так вот, сэр, можете мне поверить, у мистера Понтифика на лице написано, прям как у Уоткинса; такой иногда бывает озабоченный, прям как выжатый весь, то из-за одного, то из-за другого, да прям из-за всего, потому как ну ничегошеньки не знает, прям как младенец какой, ей-богу, ни капельки ничего не знает; что твоя обезьянка у шарманщика, да и та больше знает жизни, чем мистер Понтифик. Не знает — я так думаю…»