Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Теккерей Уильям Мейкпис

Такой случай, какъ смерть въ карантин, очень возмутителенъ. Два дня назадъ тому мы ходили съ своимъ пріятелемъ по палуб. У одного изъ насъ эскизъ его, у другаго карточка, на которой написалъ онъ вчера свой адресъ, приглашая постить его по возвращеніи на родину. Но вотъ сегодня умеръ онъ, и погребенъ въ стнахъ своей темницы. Докторъ, не покидая необходимыхъ предосторожностей, ощупалъ пульсъ его; изъ города пришелъ пасторъ совершить надъ нимъ послдній обрядъ религіи, друзья, собравшіеся на его похороны, разставлены карантинной стражею такъ, чтобы имъ нельзя было прикоснуться другъ къ другу. Каждый изъ нихъ возвратился потомъ въ свою комнату, прилагая урокъ къ самому себ. Никому не хотлось бы умереть, не взглянувши еще разъ на милыя, дорогія для него лица. Мы скидываемъ со счетовъ тхъ, кого любимъ; ихъ остается очень мало, и отъ этого любовь наша къ нимъ усиливается. Не за нами ли ближайшая очередь? Почему же нтъ? Горько или сладостно думать о той привязанности, которая бодрствуетъ надъ нами и переживаетъ насъ?

Творецъ сковалъ весь родъ человческій неразрывной цъпью любви. Отрадно думать мн, что нтъ на земл человка, чуждаго привязанности къ другому существу, которое въ свою очередь любитъ также кого-нибудь, и такимъ образомъ чувство любви охватываетъ всю великую семью человчества.

И не здсь конецъ этой незримой цпи: землю соединяетъ она съ небомъ. Въ замну друга или сына минувшихъ дней, дается мн другъ или сынъ въ этомъ мір или въ стран, уготованной для насъ Отцемъ небеснымъ. Если эта взаимная связь, согласно съ ученіемъ нашей вры, не расторгается могилою, не утшительно ли думать человку, что тамъ, посреди праведныхъ, есть одна или дв души, любовь которыхъ незримо бодрствуетъ надъ нимъ и слдитъ за бднымъ гршникомъ на трудномъ пути его земной жизни?

V

Воспоминанія о глагол tupto. — Пирей. — Пейзажъ. — Basilena. — Классическія памятники. — Опять tupto

Не чувствуя ни малйшаго энтузіазма при мысли объ Аинахъ, я считаю долгомъ потрунить надъ тми, кого приводитъ въ восторгъ этотъ городъ. Въ самомъ дл, можетъ ли юристъ, читающій только дловыя бумаги да газеты, одушевиться восторгомъ, чуждымъ его природ, и лишь только выдалось ему свободное времячко предаться поэтическимъ мечтамъ, которыя по большой части бываютъ, ей-ей, очень сомнительны? Какое право имютъ леди, почерпнувшія свои миологическія познанія изъ Пантеона Тука, считать Грецію страною романтическою? И почему йоркширскіе сквайры, эти порядочные кутилы, молодые дэнди іоническихъ полковъ, разбитые моряки съ кораблей, стоящихъ въ здшней гавани, и желтые, старые Индйцы, возвращающіеся изъ Бундель-Кунда, почему могли бы они восхищаться Греціею, о которой ровнехонько ничего не знаютъ? Пластическая красота и т характеры, которые существовали здсь до тысячи четыреста лтъ назадъ тому, не могутъ быть приняты въ разсчетъ въ этомъ случа. Первой, то-есть, пластической красоты, они не въ состояніи понять; что же касается до характеровъ, то есть ли что нибудь общее между этими господами и, напримръ, Перикломъ, между этими леди и Аспазіею? (фи!) Какъ вы думаете, многіе ли изъ Англичанъ, приходящихъ поклониться могил Сократа, не согласились бы отравить этого генія? Очень немногіе; потому что ты же самые предразсудки, которые водятъ за носъ людей въ наше время, управляли ими и въ тотъ вкъ, когда правдивый мужъ Ксантипы былъ осужденъ на смерть за то, что дерзнулъ думать просто и говорить правду. На толпу сильне всего дйствуетъ ея собственное убжденіе. Греки, изгоняя Аристида и отравляя Сократа, были убждены, что они совершаютъ правдивые подвиги во имя добродтели. «Исторія заблужденій народныхъ во вс вка» такая книга, за которую философъ былъ бы непремнно повшенъ, хотя бы вроятно и похвалили его.

Если бы папенька и маменька не послдовали убжденіями отцовъ своихъ и не обрекли своего единственнаго, возлюбленнаго сынка (который въ послдствіи прославилъ себя подъ именемъ Титмарша) на десятилтнее, адски горестное, скучное и исполненное тираніи изгнаніе; если бы не подчинили они свжихъ чувствъ маленькаго Микель-Анджело дисциплин грубыхъ драчуновъ, которые, желая ввести ребенка въ Храмъ Наукъ (эту картинку прилагаютъ они обыкновенно къ букварямъ), вталкиваютъ его туда кулаками и понукаютъ идти самой низкой бранью; еслибы, говopю я, дражайшіе родители, лишивъ меня счастія безполезно прожить десять лтъ въ стнахъ классическаго учебнаго заведенія, оставили дома, вмст съ моими тринадцатью любезнйшими сестрицами, вроятно я полюбилъ бы Аттику, въ виду голубыхъ береговъ которой пишу теперь патетическое письмо свое; но, къ сожалнію, классическое образованіе моей юности было тамъ горестно, что все, соединенное съ нимъ, стало невыносимо для глазъ моихъ: воспоминаніе о греческомъ язык моего дтства стоитъ на ряду съ воспоминаніемъ о касторовомъ масл.

Здсь, противъ мыса Суніума, явилась мн въ грозномъ видніи греческая муза и сказала свысока, покровительственнымъ тономъ, которымъ привыкла она говорить со всми: «отчего это, дружокъ мой, не восхищаешься ты дивной страною поэтовъ и героевъ, съ исторіею которой ознакомило тебя твое классическое образованіе? Если же не вдаешь ты твореній и подвиговъ великихъ мужей Греціи, значитъ, ты вполн пренебрегъ своими обязанностями, и любезные родители даромъ потратили деньги, отдавши тебя въ училище.» Я отвчалъ ей: «сударыня, знакомство мое съ вами въ молодости было такъ непріятно для меня, что я не могу привыкнуть къ вамъ и теперь, войдя въ зрлый возрастъ. Поэтовъ вашихъ читалъ я всегда со страхомъ и трепетомъ; а вы знаете — холодный потъ плохой спутникъ поэзіи. Разсказывая ваши приключенія, я длалъ тьму ошибокъ. Исторія ваша не очень-то умна сама по себ; но когда грубый простякъ, школьный учитель, прибавитъ къ ней нелпый разсказъ свой, она становится ршительно невыносимою. Потому-то и нтъ у меня ни малйшаго желанія возобновить знакомство съ дамою, бывшею некогда постоянной причиною моего умственнаго и тлеснаго истязанія.» Все это пишу я, для того конечно, чтобы оправдаться въ недостатк энтузіазма по классической линіи и извинить свое поведеніе, скрыть котораго нтъ никакой возможности.

Нечего и говорить, что такой образъ мыслей не длаетъ чести путешественнику, постившему родину Эсхила и Эврипида. Въ добавокъ къ этому, остановились мы въ ужасномъ трактир. И какую же прелесть могли заключать въ себ голубые холмы Аттики, серебристый заливъ Пирея и эта скала, увнчанная дорическими колоннами Паренона, для человка, искусаннаго съ головы до ногъ до клопами? Удивительно, если кусали они Алкивіада. Неужели эти гнусныя наскомыя ползали по немъ, когда покоился онъ въ объятіяхъ прекрасной Фрины? Всю ночь съ завистью продумалъ я о плетеномъ кузов или висячей койк Сократа, какъ описаны они въ «Облакахъ» Аристофана. Конечно изъ этого мста отдохновенія философъ изгонялъ клоповъ силою. Съ французскаго корабля, который изъ своихъ портовыхъ оконъ поглядывалъ на маленькій англійскій корветъ, смло стоявшій подл него, долетли до насъ веселые звуки марша въ то самое время, какъ цлая вереница лодокъ, взмахивая веслами, двинулась навстрчу къ пароходу, чтобы везти насъ съ него. Въ небольшомъ залив Пирея стояли русскія шкуны и греческія бриги; втряныя мельницы, темня вокругъ него на холмахъ, освщенныхъ солнцемъ, быстро вертли крыльями; по набережной раскинулся импровизированный городъ, на берегу стояли харчевни для матросовъ. Какъ странны греческіе извощики въ своихъ фескахъ, въ оборванныхъ, прошитыхъ нитками казакинахъ и безконечныхъ коленкоровыхъ

юпкахъ. Какъ славно, совершенно на лондонскій ладъ, бранятся они, критикуютъ лошадей и экипажи своихъ товарищей, одушевляясь великодушной ревностью везти путешественниковъ. Нечего сказать, стоило взглянуть на рыдванъ, въ которомъ принуждены были хать мы въ Аины; но насъ утшала мысль, что Алкивиадъ и Кимонъ зжали въ экипажахъ еще мене комфортабельныхъ. Почти въ продолженіе всей дороги видли мы предъ собою красноватую гору, на верху которой возвышается Акрополисъ, а у подошвы блютъ городскія зданія. Эту широкую, желтую и безплодную долину, гд мелькаютъ мстами одни только захирлые оливковыя деревья, охватили со всхъ сторонъ такія живописныя горы, какихъ не видалъ я еще ни разу. Ничего нтъ въ нихъ дикаго и грандіознаго; но он какъ-то необыкновенно аристократичны. Розовыя облака тихо клубились вокругъ свтлыхъ вершинъ ихъ. Назвать гору аристократичною — такое выраженіе можетъ казаться афектаціею или нелпостью; но эти возвышенности Аттики также не похожи на другія горы, какъ, напримръ, Ньюгэтская тюрьма не похожа на клубъ путешественника. Одно зданіе тяжело, мрачно и грубо; другое легко, изящно и весело. По-крайней-мр я такъ думаю. Народъ, для котораго природа построила такой великолпный дворецъ, могъ ли не быть благороденъ, блестящъ, храбръ, уменъ и художественъ? Во время дороги мы встртили четырехъ Грековъ, которые хали на лошакахъ; другіе четверо играли въ засаленныя карты подл барака, названнаго англійскими поэтами: домомъ полудороги. Должна ли красота вншней природы облагораживать душу человка? Прозжая Варвикширомъ, вы думаете, что Шекспиръ, родясь и блуждая посреди чудныхъ долинъ и лсовъ, долженъ былъ отъ вліянія самой уже природы усвоить это художественное чувство, которое, какъ цвтокъ или роса, покоится на всхъ его твореніяхъ; но грубый ткачъ Ковентри и сварливый сквайръ Лимингтона смотрятъ съ младенчества на т же самые пейзажи, а какая же въ томъ польза для нихъ? Вы трактуете о природ и климат прекрасной Аттики, какъ о вещахъ, способныхъ облагородить душу Грека. Но эти сальные, оборванные погонщики, которые съ крикомъ и бранью дуются въ карты за три часа до полудня, которые вооружены съ головы до ногъ и между тмъ трусятъ подраться, разв не явились они на свтъ Божій въ той же самой Греціи, гд родились извстные герои и философы? Однако же домъ полудороги остался далеко за вами, и вотъ мы въ столиц короля Оттона.

Я не видалъ въ Англіи мы одного города, который можно бы сравнить съ Аинами; потому что Гернъ-Бэй хотя и разрушенъ теперь, но все же были нкогда потрачены деньги на постройку домовъ въ немъ. Здсь же, за исключеніемъ двухъ-трехъ десятковъ комфортабельныхъ зданій, все остальное немного лучше широкихъ, низенькихъ и разбросанныхъ какъ ни попало избушекъ, которыя украшены кое-гд орнаментами, съ очевидной претензіею на дешевую элегантность. Но чистота — вотъ элегантность бдности, а ее-то и считаютъ Греки самымъ ничтожнымъ украшеніемъ. Я добылъ планъ города, съ публичными садами, скверами, фонтанами, театрами и площадями; во все это существуетъ только на бумажной столиц; та же, въ которой былъ я, жалкая, покачнувшаяся на бокъ, деревянная столица Греціи не можетъ похвалиться ни одною изъ этихъ необходимыхъ принадлежностей европейскаго города.

Невольно обратишься къ непріятному сравненію съ Ирландіей. Аины можно поставить рядомъ съ Карлоу или Килярнеемъ: улицы наполнены праздной толпою, безчисленные переулки запружены неопрятными ребятишками, которые шлепаютъ по колна въ грязи; глаза у нихъ большіе, на выкат, лица желтыя, на плечахъ пестрый балахонъ, а на голов феска. Но по наружности, Грекъ иметъ ршительное превосходство надъ Ирландцемъ; большая часть изъ Грековъ одты хорошо и прилично (если только двадцать-пять аршинъ юпки можно назвать приличной одеждою — чего же вамъ еще?). Гордо разгуливаютъ они по улицамъ, заткнувъ огромные ножи за поясъ. Почти вс мужчины красивы; я видлъ также двухъ или трехъ прекрасныхъ женщинъ; но и отъ нихъ надобно стоять подальше, потому что безцвтное, корявое и грубое тлосложеніе неблагоразумно разсматривать безъ нкоторой предосторожности.

Даже и въ этомъ отношеніи мы, Англичане, можемъ гордиться преимуществомъ передъ самой классической страною въ мір. Говоря мы, я разумю только прекрасныхъ леди, къ которымъ отношусь съ величайшимъ почтеніемъ. Что за дло мн до красоты, которою можно любоваться только издали, какъ театральной сценою. Скажите, понравится ли вамъ самый правильный носъ, если покрытъ онъ срой кожею, въ род оберточной бумаги, и если въ добавокъ къ этому природа надлила его такимъ блескомъ, что онъ лоснится, слово напомаженный? Можно говорить о красот, но ршитесь ли вы приколоть къ своему платью цвтокъ, окунутый въ масло? нтъ, давай мн свжую, омытую росой, здоровую розу Сомерсетшира, а не эти чопорные и дряблые экзотическіе цвты, годные только для того, чтобы писать о нихъ поэмы. Я не знаю поэта, который больше Байрона хвалилъ бы негодныя вещи. Вспомните «голубоокихъ поселянокъ» Рейна, этихъ загорлыхъ, плосконосыхъ и толстогубыхъ двокъ. Вспомните о «наполненіи кубка до краевъ саміанскимъ виномъ.» Плохое пиво — нектаръ, въ сравненіи съ нимъ, а Байронъ пилъ всегда джинъ. Никогда человкъ этотъ не писалъ искренно. Онъ являлся постоянно восторженнымъ передъ лицомъ публики. Но восторгъ очень ненадежная почва для писателя; предаваться ему опасне, нежели смотрть на Аины и не находить въ нихъ ничего прекраснаго. Высшее общество удивляется Греціи и Байрону. Моррей называетъ Байрона «нашимъ природнымъ бардомъ.» Нашъ природный бардъ! Mon dieu! Онъ природный бардъ Шекспира, Мильтона, Китса, Скотта! Горе тому, кто отвергаетъ боговъ своей родины!

Говоря правду, мн очень жаль, что Аины такъ разочаровали меня. Конечно, при вид этого мста, въ душ опытнаго антикварія или восторженнаго поклонника Греціи, родятся иныя чувства; но для того, чтобы вдохновиться ими, необходимо продолжительное подготовленіе, да и надо обладать чувствами на особый покрой. То и другое считаю я однако же не природнымъ для для нашей торговой, читающей газеты Англіей. Многіе восторгаются исторіею Греціи, Рима и классиками этихъ странъ, потому только подобный восторгъ считается достойнымъ уваженія. Мы знаемъ, что въ библіотекахъ джентльменовъ Бэкеръ Стрита хранятся классическія произведенія, прекрасно переплетенныя, и знаемъ, какъ эти джентльмены почитываютъ ихъ. Если они удаляются въ библіотеку, то совсмъ не для чтенія газетъ — нтъ! имъ надо заглянуть въ любимую оду Пиндара, или поспорить о темномъ мст въ произведеніи другаго клaссика. Наши городскія власти и члены парламента изучаютъ Демосена и Цицерона: это извстно намъ по ихъ привычк ссылаться въ парламент на латинскую грамматику. Классики признаны людьми достойными уваженія, а потому и должны мы восхищаться ихъ произведеніями. И такъ, допустимъ, что Байронъ «нашъ природный бардъ.»