Пятнадцать поцелуев
Шрифт:
— Где женщина? В двадцать седьмую квартиру приходила.
Тот окинул меня странным взглядом и пожал плечами:
— Ушла.
— В какую сторону?
— Вроде, туда.
— А во что одета была? — продолжала я свой допрос.
Мы с бабушкой не виделись так давно, что я боялась её не узнать.
— Ну, как одета... — растерялся охранник. — Пальто какое-то серое, шапка вязаная... А, вот еще, она оставила. Не знаю, выкинуть что ли? Может, Вы заберете? — и он указал на скромный букет белых хризантем и шоколадный торт в картонной коробке — похоже,
— Потом заберу, не выбрасывайте, — махнула я рукой и бросилась в указанную охранником сторону.
Искать пришлось недолго. Сгорбленную женщину пожилого возраста в «немосковском шике» узнать было не сложно. Да и ушла она недалеко. Я догнала ее, еще какое-то время шла позади, собираясь с духом, а потом поравнялась и чуть наклонилась:
— Бабушка?
Она подняла подслеповатые глаза, и я её сразу узнала. Вспомнила. Да и не такой уж она была старой. Просто одежда эта мешковатая, совсем немодная, её старит. И горбится она сильно, но, может быть, от обиды на дочь и от грусти.
— Верочка, — тут же улыбнулась она и протянула ко мне руки. — А Оля сказала, тебя дома нет.
— Да меня и не было, — решила я не делать бабушке еще больнее. — Я как раз к дому подходила, смотрю, женщина похожа на мою бабушку. Я даже глазам своим не поверила. Бабуль, как же ты добралась?
— На поезде, как же еще, — засмеялась она, обнимая меня, а потом пристально заглядывая в лицо. — Дай я хоть посмотрю на тебя. Выросла-то как! Совсем невеста!
— Ну, скажешь тоже, невеста, — засмущалась я. — Слушай, ты, может, голодная? Давай в кафе зайдем, покушаем?
— Не надо, не надо, — засмеялась она. — Что мне в кафе ваших московских делать? Я привыкла к своему, где всё натуральное.
— И куда ты сейчас?
— На вокзал. Не бойся, дорогу знаю. Вон на троллейбус сейчас, потом пересаживаюсь и...
— Так на метро же удобнее.
— Не надо мне метро, мне так привычнее. Я доеду, ты иди, иди, — она махнула рукой и еще раз сказала: — Иди!
И я послушно развернулась, чтобы идти. Но потом обернулась. Бабушка всё так же стояла и махнула рукой на прощанье:
— Счастья тебе, Верочка! И маме счастья! — это были последние её слова в мой адрес. И в адрес мамы. Той, которая не пустила её на порог, постеснялась. Той, которая годами не интересовалась, как обстоят дела у родной матери. Не звонила, не навещала. Неужели я буду такой же? И почему Саша, несмотря на все невзгоды, не сдается в своей безграничной любви к маме и твердит, что любить родителей надо не «за хорошее», а просто — любить. Безусловной любовью.
Хватит ли у меня духу поступить так же?
Я вернулась в квартиру, забрав у охранника букет и торт. Конечно, для мамы они не представляют никакой ценности, она даже не вышла и ничего не спросила, когда я вернулась. Ей всё равно. Что может быть хуже равнодушия? Интересно, когда человек переходит ту грань, когда становится вдруг всё равно?
В тот вечер я мысленно пообещала себе, что непременно на новогодние праздники приеду к бабушке. Навещу её. И буду звонить. Только нужно найти
Уже перед сном я сидела в одиночестве на кухне, пила чай с куском бабушкиного сладкого торта и роняла соленые слезы в кружку. Ведь эти напыщенные гости, которые придут завтра на мамин праздник, не стоят ни грамма бабушкиной доброты и любви. Её прогнали, а она желает нам счастья. С ней несколько лет не знались ни дочь, ни внучка, а она приехала издалека в Москву, в этот дикий большой мегаполис, сама добралась от вокзала и привезла подарки, чтобы её вот так... как пса под хвост. В ненастную зимне-осеннюю слякоть...
Кажется, эта картина, как бабушка стоит в своем сером застиранном пальто посреди оживленной московской улицы и, сгорбившись, машет мне вслед, навсегда застыла перед глазами.
А через несколько дней маме позвонила соседка бабушки, сообщила о ее смерти. Подробностей я не знала: может, болела, а может, легла спать и не проснулась. Возможно, уже предчувствовала свой уход и приехала попрощаться, но и в последнюю встречу не нашла тепла и утешения от самых близких людей...
Мне было так стыдно, так горько. Я ревела полночи, а на следующий день меня успокаивал Саша — как мог: прижимая к себе, поглаживая по голове и рассказывая какие-то ситуации из своей жизни, связанные с мамой и дедушкой. Но от этого становилось ещё горше.
Возможно, о бабушкиной смерти мне бы даже и не сказали — я случайно услышала: была в той же комнате, что и мама, когда ей позвонили. Мама допытывалась, куда перевести деньги на похороны. Сама она, конечно же, ехать не собиралась. Тогда я сказала:
— Я отвезу.
Мать, конечно, опешила. Потом воспротивилась.
— Дай мне адрес.
— Я его не помню.
— Тогда позвони опять этой женщине.
— Звони сама, — отмахнулась она, как будто речь шла о доставке товаров, а не о смерти ее матери. Впрочем, я подозревала, что для моей мамы она умерла уже очень давно.
Адрес я всё же узнала, и даже Саша вызвался поехать со мной, но не сложилось. Начальство на автомойке уперлось категорически: работать некому, не отпускаем.
— Может, и к лучшему, — утешал меня Саша, обнимая за плечи. — Ты запомнишь её такой, какой она была в вашу последнюю встречу.
— Я была отвратительной внучкой.
— Это уже не исправишь. Но в твоих силах — не стать отвратительной дочкой. Даже если это кажется тебе очень трудным.
Глава 17
Чтобы как-то меня развлечь, Саша снова устроил сюрприз. И поскольку два предыдущих подобных опыта успехом не увенчались, я немного побаивалась новой его инициативы.
— Если я хоть немного тебя изучил, этот сюрприз тебе точно понравится, — заверил он.
— Тогда у меня для тебя тоже есть кое-что… — загадочно выдала я, глядя на него из-под ресниц. Он улыбнулся и с любопытством приподнял брови. — Хочу пригласить тебя на свой день рождения.
На пару мгновений он замер, а я сразу представила весь ход его мыслей.