Пятый угол
Шрифт:
Она рассказывает об одержимости Эстер мужем, ее ненормальной любви к нему, о Мэтью, который не мог иметь детей, но хотел, поэтому убедил Эстер забеременеть от донора спермы. Родилась Руфь и оказалась не нужной ни матери, чей мир был уже заполнен супругом, ни Мэтью, который, получив игрушку, тут же забыл о ней.
Сара говорит монотонно, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, - от ее спокойствия жутко.
– В 12 лет оставалась внешне мелким мальчиком-подростком, впрочем, как и сейчас. В 12 лет Мэтью впервые изнасиловал меня… как мальчика. Он сказал, это не насилие, раз девственность осталась нетронутой, что для него являлось,
Мать знала… Она сама заговорила, мол, Мэтью так воспитывает, я, несмотря ни на что, должна его любить. И никогда, никому не рассказывать, иначе она отправит меня в приют для сумасшедших. Через пять раз мне было все равно, чувствовала себя последней грязью, шарахалась от отражения в зеркале, от людей. Сломалась. Когда Эстер вызвали в школу поговорить об изменениях в моем характере она, не знаю уж как, перевела на домашнее обучение. Соседям поведали, я больна, поэтому учусь дома, не выхожу на улицу. Да к нам-то и не приходил никто, друзей у Эстер не было, вся жизнь только в Мэтью, он встречался за пределами дома. До 14 лет выходила на улицу два раза в месяц под ее присмотром. Приходящему врачу она пела, мол, дочь с рождения странная, еще что-то. Эстер ревновала меня к Мэтью, ревность выливалась в отвращение. Скорее всего, она была психически больной, да такой и осталась, сам сегодня видел. Но не настолько явно, чтобы на это обращали внимание другие, - безумие проявлялось фанатизмом к мужу и ненавистью ко мне. А я была эти два года – мертвой Руфь Фоер, не помню ни одной мысли, ни одного поступка. Провал… Только его за спиной, слова «давай, детка, давай» и мои всхлипы.
В 14 лет, не прошла бы сама - не поверила, что такое возможно, но я, в один день - ожила. Как будто в черноте включилась лампочка. Проснулась и поняла, если сегодня не заговорю, то через год имя Руфь Фоер будет на могильной плите. И мне, Брайан, до одури захотелось жить. Пошла в полицию, все рассказала. Дальше – просто. Рыдала, - больше никогда не переступлю порог дома, боюсь встречаться с Эстер и Мэтью без представителей власти. Сменили, по моей настойчивой просьбе, имя на Сару Ллойд, по какой-то там программе поменяли документы, сначала поместили в клинику, потом в реабилитационный центр, позже в приемную семью. Хорошую семью. Эстер и Мэтью не знали о смене имени, это было моим условием, иначе отказывалась давать показания. Мэтью получил двенадцать лет тюрьмы, не задумываюсь, почему именно двенадцать, было два адвоката, но меня сильно не дергали, только осмотрами. Как-то удалось скрыть и от прессы. Эстер прокляла, переехала в город, где сидел муж, жила там, пока Мэтью не освободился. Ты спрашивал о ножах? В 16 лет дико захотела его убить, медленно, пытая, нанося рану за раной, отрезать член и заткнуть ему в задницу. Потом остыла.
Не буду рассказывать, как стала фотографировать, где училась, чем занималась, как стала тем, кем стала. Это другая история.
Год назад Эстер увидела меня на каком-то газетном снимке и узнала, странно, правда? Пришла на выставку, после которой первый раз обвинила теми словами, которые ты слышал. У Мэтью уже нашли рак, требовались деньги. Я отказала. Она сначала звонила, угрожала, проклинала. Потом перестала, ему стало хуже, требовался постоянный уход. Да, после освобождения они переехали в Питтсбург.
Мое вынужденное решение поселиться тут, было вызвано звонком Мэтью и… своей реакцией на него. Он просил о встрече, говоря, что осталось жить немного, просил о прощении, я смеялась, но внутри… внутри стал сверлить какой-то голос «ты должна попробовать…
Я молчу. Как, блядь, как она вообще могла что-то творить – разодранная напополам. Как могла стать тем, кем стала? Как удавалось быть настолько внешне непроницаемой? Как не сорвалась в наркоту? Как научилась быть интересной? Как не озлобилась? И как, блядь, видит в людях то, что они от себя прячут? Кто подсказывает ей нужные слова?
– Ты не простила?
– Нет. Но какая-то часть меня поверила в искренность раскаяния. Все, Брайан. Занавес.
…Мы болтаем до утра. О жизни, городах, работе, фильмах, выпивке, сексе, Гасе.
На рассвете, Сара, собираясь, бросает.
– Я попробую.
Поднимает глаза к потолку:
– Ты извращенец и мразь, Мэтью. Но я попробую тебя простить. Не ради тебя - ради себя. И если ты уже наверху, в толпе желающих пробиться на аудиенцию, можешь упомянуть это в своем резюме.
Мой голос опережает разум.
– Я встречусь с Джастином. И скажу ему то, что должен сказать.
14 глава
POV Джастин.
Нью-Йорк. Июль 2008.
…Номер телефона я не поменял, и задавать вопрос «почему» было глупо.
Игнорировал звонки Гектора, агента, Груббер-Мастор, Дафни, общался только с матерью и Молли. Они думали, я по прежнему счастлив в Испании, желали успеха, интересовались планами. Все правильно, зачем их волновать.
Первый звонок в Нью-Йорке, - вижу номер и больше всего хочется отшвырнуть трубку, но она впивается в ладонь сотней рыболовных крючков. Физическая боль, мазохистски извращенная подсознанием: я не хочу ее – я хочу ее. Звонок продолжается… Заорать бы, да голоса нет. Надо рухнуть, вот, хотя бы на бордюр, наверное, так чувствует себя дерево, когда его пилят.
Поздно… Больше не хочу, - ничего, кроме как самостоятельно распоряжаться своей жизнью, не быть преданным, не быть проданным. Попадаю в кнопку с третьего раза.
– Джастин это я.
Могу только просипеть.
– Подожди минуту…
Его голос - яд. Вкусный и сочный. Но, через секунду это уже смертельный яд каракурта, парализующий кураре, убивающий экстракт «комбо», испарение анчара… Нечем дышать, не о чем говорить, нечему стучать.
Вдохвыдохвдохвыдохвдохвыдох… Я Джастин Тейлор, обманом сбагренный с рук. Он Брайан Кинни, ложью отделавшийся от меня. Общих точек – нет. На хуй… Последние два месяца научили - привычная боль почти исчезает, если ее быстро заменить новой: не важно, физической, душевной. Перестать прятаться, - обломать древко торчащего копья, не обращая внимания на застрявший между ребрами наконечник, - и снова идти вперед. Я готов…