Пятый угол
Шрифт:
– Брайан, слушаю.
Он дышит громко, с ударом на выдохе. Волнение? Да уж, абсолютно не «по-брайановски».
– Я скоро буду в Европе. Джастин, нам надо увидеться.
– Зачем?
– Мне есть что сказать тебе.
– Нет. Мне – нечего.
– Гектор вряд ли станет возражать.
Блядь, да лучше бы он промолчал, вязкая тошнотворная жижа, состоящая из последних слов Мендозы о нем, моих бросаний на все острые углы, когда пытался осмыслить услышанное, обрывков питтсбургской встречи, снова заливает мозг
– Не станет, потому что встречи не будет. Забудь, Брайан. Если тебе загорается время от времени вытащить старую игрушку, это не означает, что игрушка априори счастлива от встречи с тобой.
– Джастин, ты не понял. Это нужно.
– Нет. Тебе нужен ты, мне нужен я.
– Кое-что изменилось.
– Ложь. Хочешь цитат из себя, пожалуйста. Не забыл? С детства ты был одиночкой и хочешь остаться им до самой смерти. Это – твоя сущность. Не можешь любить…Ты эгоист, всегда им был и будешь. Да, ты хотел меня и перехотел. Хватит лжи, Брайан. Забудь номер. Забудь все. У меня своя жизнь, которая доставляет удовольствие. Не лезь…
– Ты забыл?
– Да! Всё! Помнишь мои слова: «тебя больше не хочу любить» и «люблю Гектора, по-другому, но люблю». Вот правда.
Черт, нельзя этого говорить, но не могу удержаться.
– …несмотря на то, что ты оказался для него Санта-Клаусом. Прощай, Брайан.
– Окончательно?
– Да. Тебя! Больше! Нет!
Отключаюсь и выбрасываю телефон в урну, он теперь меченый, последние слова будут звучать всегда, с кем бы я ни общался.
POV Джастин
Мелилья – Берлин. Май-июль 2008
После разговора с Гектором я сел на паром из Малаги до Мелильи, было все равно куда, главное из Испании и побыстрее. Три дня, слоняясь по улицам, укуриваясь, ночуя в каких-то грязных отельчиках, думал, думал, думал, вспоминал, сопоставлял, анализировал. Прокручивал в памяти каждое слово Брайана после встречи с Груббер-Мастор, мельчайший жест, любое изменение. Вывод был прост и груб как деревенский стол. Вернее, три вывода. Первый. Я сам подтолкнул его к этой игре. Второй. Он действительно передал, продал, подарил, какая разница, меня Гектору. Третье. Он действительно разлюбил, расхотел, устал от меня. Но, черт возьми, несмотря на всё это, Брайан не имел права вести игру за моей спиной, вступая в сговор с сеньором. Предательство, ложь, которую никогда, никогда, никогда не смогу простить. Ему не смогу. Потому что он был для меня Брайаном Кинни, первой, ненормальной и, пока, единственной любовью, Брайаном, которому верил больше, чем себе. Гектор обрывал телефон, но меня никогда «не было дома». Не вернусь. Заработанных собственных денег хватит на год, как минимум, а там посмотрим.
В Мелилье познакомился с парой геев-немцев. Мы втроем славно повеселились и они, узнав, что меня ничего не держит в Марокко, да и вообще нигде, предложили поехать с ними в Берлин. Почему бы и нет? Дальше пути разошлись, мальчики капитально баловались наркотиками, а я не хотел попадать в зависимость.
Но стал рабом постоянного драйва и поселился в "центрифуге". Да-да, очень интересно и безболезненно можно проводить время, существуя в бешено вращающейся реальности, когда силой выносит… куда-то и, пытаясь принять вертикальное положение, ты даже не знаешь, куда вынесло. Так раз за разом. Остановки были познавательные, занимательные, и, главное, анестезирующие.
В Берлине есть «Бойцовский клуб». Ну, прямо точная копия финчеровского, название какое-то заковыристое, сплошные ррр-ррррррр-рр. Правила давно обозначены Питтом и Нортоном. И вот я, беленький, как думал,
Я не рисовал, - смотрел кино. Вкруговую «Заводной апельсин», «Прирожденные убийцы», «История насилия», «Соломенные псы», «Оправданная жестокость», «Забавные игры», «Американская история Х», «Бешеные псы»… Жесткое, хлёсткое, с хрустом вытаскивающее наружу темные инстинкты, подогревающее враждебность. Не на мир, - фраза «ненавижу всех потому что ненавижу всех», - не возбуждала. Злость была на себя, на те годы, на Брайана, на Гектора, но мои бывшие бойфренды могли спать спокойно, бегать за ними с пистолетом не собирался. Калечил только себя. Имел право. Моя жизнь, мой выбор, мои риски, мое будущее.
В наушниках месяц подряд только «Reign in blood», «Cannibal Corpse» и… «Реквием» Моцарта…
Секс… Всегда. Везде. С любыми. Без лиц, без имен, без историй. Я только сверху. Я не целуюсь. Я не делаю минет. И, видимо, оказался неплохим жеребцом, потому как в паре посещаемых гей-клубов через некоторое время Тейлора стали чуть ли не передавать из рук в руки.
Страха – не было. Ни перед чем, кроме снов. Я боялся засыпать, потому что на той стороне не мог контролировать сознание, не мог рубцевать душевные дыры ожесточением. Там я был голым и беззащитным, уязвимым и маленьким, нуждающимся в любви, нежном сексе, доме, друге, партнере. Чем сильнее занимался самоотречением днем, стуча по мозгам и нервам предельным фортиссимо, тем шквалистее ночью было одиночество.
Мой прикормленный бес жирел и наглел. Начинал диктовать условия и, через посредников-ньюсатанистов, к которым тоже оказался случайно вынесен "центрифугой", настойчиво зазывать на встречу со своим господином. Но черные мессы и прочая оккультная херня интереса не вызывали, поэтому беса я послал.
Очередной сон вызвал тогда очередной страх… Но этот же сон вернул меня себе. Десятки разнузданных бесов превращались в гигантских пауков и черных непроницаемых приведений, блядь, как же я боялся этого в детстве. Они сжимали кольцо, шипели, гудели, сквозь них мелькало лицо Гектора, который, широко разинув рот, выкрикивал фальцетом: «Это тебе знак Джастин, вернись». А потом страх, - огромный, засасывающий, подчиняющий себе мысли, шаги, чувства. Внезапно, перекрывая все остальные звуки, - его голос. «Не бойся, они не настоящие, чудовища порождены твоим разумом, Джастин. Нарисуй их так, как раньше. Не выбрасывай на помойку свое «я», не позволяй им управлять тобой. И, хотя наш общий путь закончен, судьбы разошлись, останется память».
От слез на подушке мокро, холодно, ужас растворился. Слова Брайана звучали в ушах, однако благодарности во мне не было. Да, они уничтожили агрессию, злость, ненависть, но освободили место для привычной боли и… для чувства унижения. Его игра виделась теперь как оскорбительная равнодушная пощечина, которую «крутой парень» дал «мелкому пиздёнышу», этакое наказывание мальца за самостоятельность. Умом понимал, все не так, знал истинные мотивы Брайана и зачем потребовался Гектор. Но не мог ничего поделать, уязвленное, опозоренное самолюбие взвыло, заставило повторить вслух его слова, принять как аксиому, как вердикт, как окончательный диагноз: «…И, хотя наш общий путь закончен, судьбы разошлись, останется память». Нужно начать жить заново, не разрушая себя, не обвиняя и не оправдывая его, двигаться вперед как пойдет путь. А память. Или пойдет нахуй или останется, еще не знаю.