Пылающий мир
Шрифт:
— Мама, — говорит Джули, стараясь говорить уверенно. — Ты что натворила? Одри ещё прикована к креслу, но оно упало набок и валяется рядом с ней, вырванное из пола. Её руки похожи на тёмное кровавое месиво, отсутствуют ногти и большая часть кожи, пальцы стёрты до костей. На ковре вокруг неё разбросана огромная коллекция деталей самолёта.
Эйбрам кричит что-то бессвязное, и я слышу в передней части самолёта быстрые шаги. Джули поднимает пистолет, но Эйбрам не обращает на неё внимания и начинает собирать детали с пола. Одри бросается к нему, но Джули дёргает
— Прицепи её куда-нибудь, — сдерживая злость говорит Эйбрам. — Или я вырву ей мозги голыми руками.
— Что она сделала? — спрашивает Джули, вытаращив глаза.
— Разобрала кабину. Сорвала рычаги со стержней, — он собирает в рубашку столько деталей, сколько может поместиться, и возвращается назад.
— Мама, — жалобно говорит Джули, крепко сжимая поводок из кабеля. — Ну зачем ты это сделала?
Невозможно прочесть эмоции на лице Одри, если они там вообще есть. Они похожи на гнев и неповиновение, а при небольшом изменении угла обзора превращаются в печаль. А может, никаких эмоций нет. Просто случайные движения лица, в которых нет ничего.
Джули протягивает кабель через крючок на полу, за который крепилось кресло, и закрепляет так, чтобы Одри едва могла подняться. Одри бесстрастно смотрит, как дочь привязывает её, но, кажется, Джули мучается.
— Прости, мама, — бормочет она, словно мать обвиняет её в чём-то. — Прости.
Я решаю дать им минутку. М и Нора нависли над Эйбрамом и наблюдают, как он устанавливает на место всё, что можно, соединяет разорванные провода изолентой, а поломанные части закрепляет скотчем.
— Мы можем… помочь? — предлагает М.
Эйбрам игнорирует его. Торопливость его движений указывает на опасность нашего положения, и мне кажется, что причиной этому стали два мягких сердца: моё и Джули. Две крупные ставки против жестокой реальности. Должны ли мы чувствовать себя глупо, если рискуем жизнью ради вещей, которые важнее, чем жизнь?
Я возвращаюсь в середину самолёта. Иду вниз по лестнице. Прохожу через дверь в грузовой отсек. Иду мимо возвышающегося чудища, который когда-то был моим домом, и выхожу из тени крыла в оранжевый свет вечернего солнца. Я прислоняюсь спиной к переднему колесу, наблюдая, как рой Мёртвых сочится с улиц и объединяется в толпу на взлётной полосе. Возможно, они ответят на этот вопрос.
— Р! — кричит Джули из окна кабины пилотов. — Ты что делаешь? Возвращайся назад!
— Всё готово? — кричу я. — Мы можем лететь?
— Он ещё чинит, заходи внутрь!
Я переключаю внимание на надвигающуюся толпу. Теперь они достаточно близко, чтобы разглядеть отдельные лица. Все их характеристики — цвет кожи, глаз, даже цвет волос у некоторых покрытых пылью трупов — всё поглотил серый поток, но следы их личностей остались. Татуировка. Пирсинг. И, конечно же, выбор одежды. Даже уничтоженные смертью они полны историй.
Как же мне им напомнить?
— Р!
Её голос доносится до меня через километры, пронзительный и отчаянный.
Я выхожу из тени конусообразного носа и разрешаю солнцу согревать моё лицо.
— Кто вы? — спрашиваю я у
Я не кричу. Я спрашиваю спокойно, как друг за столом паба, который задаёт серьёзный вопрос, уводящий разговор от пустой болтовни в настоящую глубину. Готовы ли они следовать за мной? Или они посмеются надо мной, обзовут занудой и убьют?
— Кто вы? — спрашиваю я снова, не в силах сдержать страх в голосе, когда они подходят ближе. — Подумайте! Вспомните! — я вижу рябь на их лицах. Голодное рычание сменяется неопределённостью. Сомневаюсь, что они видели прежде то, что я сделаю сейчас, — я шагаю в их сторону.
— Кто вы?
Они перестают приближаться. Смотрят на землю, потом на небо. Это… момент.
Затем идущие позади врезаются в парализованный головной отряд, и момент заканчивается. Они помнят одно: они голодны. И устремляются вперёд, чтобы пожрать мою новорождённую плоть.
Но затем они начинают падать. Какие бы семена я не сумел посеять в их головах, они выходят оттуда с брызгами крови. Какие бы мысли там не появились, они расщепляются, когда пули разделяют нейроны и рассеивают их электрические разряды в вечернем воздухе.
Нора и М стоят на крыле на коленях. Нора стреляет точно, каждая пуля находит мозг, выбирая ближайших ко мне. М поливает из АК-47 всех без разбора, но убивает так же хорошо, благодаря большому потоку пуль. В моём горле возникает крик, я хочу наорать на друзей, но не могу. Они действуют рационально. Они живут в этом мире и хотят здесь остаться. Они не обязаны присоединяться ко мне на этом алтаре.
Я отступаю к грузовой рампе, закрываю её и выбегаю на крыло. Они ещё стреляют.
— Остановитесь! — кричу я им.
— Мы не можем, Р! — кричит Нора между выстрелами. — Они залезут в самолёт! — она смотрит на молодого парня, взбирающегося по переднему колесу и снимает его.
— Они… не смогут пролезть!
— Ты знаешь, что смогут, — рычит М. — Толпа уплотняется, взбирается выше, разбивает окна… помнишь автобус, который мы взяли в Олимпии?
Он выпускает очередь в приближающуюся толпу, скашивая передний ряд.
Я прячу лицо в ладонях. Что случилось с моим актом доброты? Как он превратился в это? Я дважды за эту неделю спровоцировал убийство. Что со мной не так, почему все мои благородные попытки становятся дерьмом?
Я бегу в кабину и нахожу Джули проверяющей выключатели, пока Эйбрам заматывает остатками скотча стержень управления.
— Пожалуйста, скажи, что закончил, — умоляю я.
Он садится на своё место и осторожно подталкивает комок скотча, в который замотан большой рычаг. Тот щёлкает, и двигатели с рёвом оживают. Я слышу, как М и Нора вбегают внутрь и захлопывают дверь аварийного выхода. Зомби падают с самолёта, когда мы включаем реверс, и к тому времени, как Эйбрам разворачивает самолёт по U-образной дуге настолько, насколько гигантский авиалайнер может это сделать, мы освобождаемся от их роя.