Рапсодия под солнцем
Шрифт:
— Вот и не надо соблазнять одного из партнёров, нарушая их гармоничный союз!
— Ладно, буду соблазнять тебя, — приходится отлепиться, чтобы это сказать, после чего прикусываю влажную горошинку. Не буду я, конечно же, голым шляться перед всеми без веской на то причины. Но теперь шансы, что такое произойдёт снова, очень близки к нулю.
Поцелуями добираюсь до живота и вывожу на нем узор. И, еще ниже спустившись, оставляю поцелуй на головке, но тут же отстраняюсь, потому что еще капелька и мне будет не до этого. Перерыв подушки, нахожу блистер и вытаскиваю
— Ты там хвастался, что у тебя целый ящик. Так вот, запасы чудо-средства на острове подходят к концу. И стремительно.
Ввожу капсулу и, устроившись между его ног, вбираю член в рот, начиная ласкать уже явно ждущий меня и соскучившийся орган.
— А вот нечего было без меня мои запасы грабить… — говорит на выдохе, вместе со стоном. Явно по привычке вредничает, видно же, что ему сейчас хорошо.
Не прерывая медленный минет, оглаживаю колечко мышц и проникаю внутрь пальцем, начиная растягивать, и тут Ниррай начинает хохотать. Искренне, до слез. Замираю, ни хрена не понимая, не щекочу же его.
— А ты в курсе, кем тебя дикий считал? — спрашивает сквозь смех, заметив мой недоуменный взгляд. Приходится выпустить член изо рта, чтобы спросить:
— Предполагаю, но ты явно точно знаешь. И кем?
— Самочкой! Своей наглухо шизанутой самочкой. Дурной, но любимой. Самочка ты моя!
— Сейчас ты моя самочка, — прикусываю внутреннюю сторону его бедра и возвращаюсь к прерванному занятию. Ну да, логично, что вампир так считал. Хищник, да и плюс он же сверху был.
Ниррай еще продолжает хихикать, но очередной смешок растягивается в протяжный стон. Вот именно, мы тут любимся сейчас, не отвлекайся.
Он выгибается от ласки, когда я беру его член глубже, а внутри начинаю массировать. Не припомню, чтобы раньше он так чувственно реагировал на всё, но мне определенно нравится. Его такого еще больше хочется ласкать… Прям до такой степени, чтобы ругаться на меня стал. Царевичи же не просят, а требуют.
Ласкаю его долго, наслаждаясь нескрываемыми стонами. Мне нравится делать ему хорошо и, похоже, я собрался оторваться за все эти дни.
Он уже растянут и явно готов, но я продолжаю и продолжаю. Не могу отлепиться от него такого. Да ни от какого не могу.
— Ама-ан! — протягивает среднюю «а» в приятном для слуха стоне. — Возьми меня уже наконец, пока я тут не обкончался! Тебя хочу, с тобой…
Слушаю и повинуюсь!
Медленно вытаскиваю из него пальцы и приподнимаюсь, чтобы сменить положение и почти лечь на Ниррая. Вхожу в него, придерживая за бедро. Так горячо… Так хорошо и тесно, что сам, не сдержавшись, постанываю. Я скучал по этому.
Ниррай вцепляется в мои плечи и рычит, в шею уткнувшись. И я не уверен на самом деле сейчас. То ли ему очень хорошо, то ли больно, то ли он снова собрался меня кусать. Но Ниррай шевелит бедрами, подмахивая, подгоняет, нетерпеливый мой, и я понимаю, что все отлично. И начинаю двигаться, сначала медленно, но ускоряюсь. Потому что это охренительно, я точно знаю.
Искры удовольствия сыплются внутри меня, словно залпы салюта, но
— Ногти, — чуть рыкаю на него я, но темп не сбавляю, наоборот, начинаю двигаться еще более резко, вбиваюсь в него так, что кожа шлепает друг о друга. Ниррай резко убирает руки и, вцепившись в подушки, рвет их, но это похрен. Он захлебывается в стонах, я тоже свои не сдерживаю, но его это что-то… Хоть на диктофон записывай.
Движения продолжаются, выбивая из него всё новые и новые стоны. Даже не берусь предполагать, сколько это длится, я потерялся, отключился от времени. Удовольствие струится по венам от самого процесса, от того, что с ним. А еще накрывает какая-то безумная радость, что он вернулся, что не умер в этой беседке тогда, в день своего рождения. Запоздалая реакция, но мне нисколечко не подвластная.
Выстанываю его имя, понимая, что всё, что вот прямо сейчас… Ниррай словно этого и ждал, вскрикивает еще громче и изливается, сотрясаясь. И я кончаю. В него. Знаю, его придется тащить мыться в срочном порядке, но пока я просто кайфую и совсем ложусь на все еще подрагивающего Ниррая.
— Я скучал, царевич, — говорю тихо и оставлю ленивый поцелуй на его шее.
Ниррай, снова вцепившийся в меня во время оргазма, даже и не думает ослаблять хватку, но мне этого и не надо. Так хорошо с ним. Он так близко. Он мой.
Конечно, в скором времени нам придется разделиться, добраться до дома, помыться, глотнуть крови и лечь спать, но пока я никуда не тороплюсь и просто наслаждаюсь этим мгновением.
***
Мил
План хоть и сработал, но он отстойный. Самому хреново стало, пока мы наблюдали за ними. Хотелось отвернуться, а еще лучше вообще свалить подальше, чтобы не слышать, не видеть, но нельзя было их бросать, потому что могло что-то пойти не так, и всё коту под хвост.
Я слышал, как радостный Аш сообщал Ирсу, что его брат простил, но Муру он такого не сказал… Мне-то его прощение не нужно, а вот Мур с Аманом дружат… или дружили…
И я не знаю, как помочь. Знаю, что Мур думает об этом, хоть я тут изо всех сил и стараюсь его отвлечь.
— Почему не спишь? — спрашиваю тихонько, носом по его плечу проводя. Мы лежим в тишине уже какое-то время и вообще-то спать собирались, но оба не спим.
Мур меня обнимает, к себе прижимая, и отвечает:
— Слышу, что у них хорошо все, но чувствую себя предателем. Опять. Будто на мне клеймо какое, и я не могу не предавать близких.
— Он тебя простит. Обязательно. Может, не сегодня, но когда-нибудь обязательно. Ему просто нужно отойти.
— Не в прощении дело. Ты меня тоже простил… Я себя грязным чувствую… да ладно. Забей. Спи.
Какой забей?! Вообще, что ли, офонарел?!
Я даже подрываюсь, на кровати садясь, из-за внутреннего клокочущего негодования.
— Ты не грязный и не предатель! Ты тот, кто может принимать тяжелые решения и что бы ты там себе ни надумал, на тебя можно положиться. Ты сделал то, что должен, и тогда, и сейчас.