Рапсодия в тумане
Шрифт:
Отвлечение находится само собой — белокурое, на полторы головы ниже и очень веселое. Парень задорно смеется и, поймав хмурого меня за руку, утягивает на танцпол. Он что-то щебечет, но я, по-прежнему оглушаемый музыкой, плохо понимаю, что. И просто вливаюсь вместе с ним в танец, заодно и вспоминая, что это такое. Лет шесть точно прошло с тех пор, как я мог позволить себе расслабиться и выйти куда-нибудь. За последние годы время-то у меня, конечно, было, но желания ноль целых ноль десятых: с янтарем меня раздражало все, так что ни о каких клубах и речи не шло. А теперь — это как глоток воздуха.
Ниррай уходит из клуба и я, отстранив от себя рыжую, как привязанный иду за ним. Выйдя на свежий воздух, где по сравнению с клубом очень тихо, испытываю практически слуховой оргазм. Но долго этому не радуюсь и нагоняю Царевича на парковке, рядом с его машиной.
— Здравствуй, Ц аревич , — здороваюсь, будто мы сегодня ни разу не виделись.
— Тебя раньше никогда в «Мираже» не было. Специально? — уточняет, снимая тачку с сигнализации.
— Решил развеяться, выбрал что получше. Но и ты тут… — и в мыслях, и наяву. — Заскучал?
— Надоело. Я бываю тут слишком часто, одни и те же лица, даже если не знакомы, — он снова нажимает кнопочку, и дверь у водительского сиденья поднимается вверх. Очень прозрачный намек на то, что он хочет поскорее отсюда свалить.
— Так может, пора побывать там, где ты еще не был?
— Смысл? Люди везде одинаковые.
— Есть места, где нет людей, — пожимаю плечами, хоть он на меня и не смотрит. Валить надо, а не зазывать его куда-то.
— Это приглашение или болтология, так как не знаешь, о чем поговорить?
— Почти уверен, что откажешься, поэтому и не предлагаю.
А еще глупостью было подходить к нему, но я уже это сделал.
Пиликанье брелока, но в этот раз машина закрывается, включая сигнализацию, и Ниррай поворачивается ко мне, смотря в глаза, и говорит спокойно:
— Веди. Посмотрим, как умеют удивлять вампиры.
Усмехаюсь и вмиг сокращаю расстояние между нами, подхватывая его под бедра и к себе прижимая.
— Держись, Ц аревич.
И, не став ждать от него никакой реакции, срываюсь с места. Всего-то три минуты, и мы на месте. Я торможу у входа в пещеру и ставлю его на мелкие камушки, усеивающие небольшую площадку. Взяв Ниррая за руку, завожу вглубь ничего не комментирующего парня и, достав свой телефон, включаю разноцветные фонарики, кладя огоньками вверх на камень. Медленно крутящиеся синие и белые лучи отражаются в гранях кристаллов , выстилающих стены и свод.
Он задирает голову, разглядывая мерцание. Лицо спокойное, ничего не выражающее. Вроде и не ярко выраженное безразличие, но и улыбки не видать. Да что сделать-то еще?! Я не понимаю, как мне себя с тобой вести. Я вообще теряюсь из-за твоего пофигизма.
Ниррай опускает голову и на меня смотрит, спрашивает:
— Зачем все это тебе? Задел самолюбие?
— Я хочу увидеть… что-нибудь… Хоть тень эмоций. Ты словно замороженный. Самолюбие тут ни при чем. Но это и неважно, у меня все равно не
Я отпускаю его руку и забираю телефон с камня.
— Я не замороженный. За последние сутки ты видел интерес, предвкушение, страх, боль, разочарование. По мне, так уже перебор. Для чего тебе еще? Доказать, что не такой, как все? Ну докажешь. А дальше?
— Мне просто мало, — сую телефон в карман и… Да и похуй, что ему это не зайдет, сам порадуюсь.
Закидываю его себе на спину и, придерживая ладонью его руку, выбегаю из пещеры, прыгая и паря над ущельем. Долго не смогу, но и этого достаточно, ведь отсюда виден ночной город, что переливается огнями витрин и светом из окон.
Ниррай, лежащий на моей спине, тянет руку, и я отпускаю, чтобы почувствовать его хватку на своих плечах. Он приподнимается, отлипая от меня, и, видно, оглядывается. Я прям как ковер-самолет для Царевича. Он вдруг хихикает и ложится обратно, меня приобнимая, чтобы не упасть. И как бы я сам не хотел растянуть этот момент, но… Все же я не птичка и долго не могу, поэтому не спеша, придерживая Ниррая руками, опускаюсь на луг, где уже проклюнулись полевые цветочки.
Дождавшись, когда он встанет на землю, разворачиваюсь к нему, смотря, как он потирает руки, легонько улыбаясь. Мне нравится. Улыбка его нравится, и пусть она легкая и еле заметная, но есть же.
— Красиво… — вырывается у меня тихое.
— Город-то? Ага. Я, когда летаю, люблю чуть ниже положенного опуститься, чтоб облака не загораживали. Но у нас зачастую слишком туманно.
— Да, и город тоже, — улыбаюсь я. — А в трех метрах от нас ежик.
Пыхтит и шебуршит в травке. Забавный звук.
— Ну и пусть себе идет по своим ежиным делам, если они у него есть.
Ниррай садится на траву, выставляя перед собой согнутые колени, потом откидывается назад, облокачиваясь. Подняв голову, смотрит в небо, а я на него. У него в глазах звезды отражаются.
— У отца две страсти — мечта о бессмертии и прошлое. Странно, конечно, грезить одновременно тем, что было, и тем, что будет, но у всех свои тараканы. Эта его заморочка на вещах, людях, искусстве, что было до потопа, доходит до безумия. К примеру, когда малым был, он заставлял мою сиделку читать мне каждый день сказки тех времен. Процентов девяносто из них бред полнейший, типа круглой булки, что приготовили из пыли и грязи, или о девочке, размером с зерно, которую похитила лягушка. Но попадались и ничего такие. Была там одна, про принцессу, которая жила в роскоши, но решила сбежать, посмотреть, как другие люди живут. Естественно, те, простые люди, ее чуть не прибили, потом ее спас местный воришка, ну и любовь, все дела. Как полагается, с бродягой принцесса ж не может строить отношения, вот он, воспользовавшись волшебством джинна, притворился, что сам тоже принц, еще и ее обманул. Но не в этом суть. Был у того воришки умеющий летать живой ковер. Я мелкий думал, будь у меня такой коврик, сбежал бы из дома и полетел мир смотреть. Там обязательно были бы приключения, подвиги, все дела. А потом вырос. И даже мир посмотрел, без ковра, правда, но ему нашлись заменители. Только вот, выяснилось, что куда бы ты ни направился, ты везде берешь с собой себя.