Рапсодия в тумане
Шрифт:
— Только не говори, что ты меня опять трахнул, — говорит, оценив обоюдную наготу.
— Так наливаешься, что не помнишь про секс?
Ниррай морщится.
— Я помню, как ты приперся. И ледяной душ. Дальше нет.
— Немного разговоров и поцелуй. Один, — честно отвечаю я, не уточняя, что он был долгим. — Ты уснул, а я люблю, когда партнер в сознании, так что не переживай.
Ниррай снова стонет, потирая виски.
— Щас что? Утро? День?
— Утро, раннее. Если собрался снова бухать, мы узнаем сколько раз нужно тебя шлепнуть,
— Не изображай папочку. Даже родному отцу это надоело из-за бессмысленности.
— А самому-то не надоело?
— Играть в прилежного сыночка? Лет в шесть. Зачем пришел?
— Хуйню творить не надоело? Ты меня взбесил даже на расстоянии, и я переживал, не смог не проверить как ты.
— Меньше читай желтую прессу, будешь спать спокойнее . Такая херобора, хрен проссышь, где правда.
— Тогда приходи и давай знать как сам.
— Чтоб меня как котенка таскали куда вздумается? Уволь.
— А, значит, вчера относить тебя в кровать это лишнее? Или когда ты начал обижаться за то, что было до тебя, надо было дверь за тобой закрыть? Так хочешь?
— Че ты такой сложный, а?
Где он во мне сложности заметил для меня большой вопрос. По-моему, все просто.
— А с тобой по-легкому не получается.
— Хочу кофе и курить, — заявляет, выпутываясь из моих рук, и встает. Накинув халат, юркает в ванную, что скрывается за дверью в его комнате, а я так и лежу. Нужно уйти и из памяти его каким-то чудом выжечь, но продолжаю лежать, хотя и сам покурить не прочь. Наверное, потому что просто не хочу уходить от него.
Ниррай выходит заметно посвежевшим и чисто выбритым.
— Даже не надейся на кофе в постель. Так что, если хочешь, отрывай зад от матраса.
Улыбаясь, встаю и быстро одеваюсь. Было бы чудно, кабы так. Если честно, увидь я этакое диво, решил бы, что на меня кофе вывернут, а не побалуют.
— Черную горечь или листья в кипятке? — уточняет Ниррай, когда мы заходим на кухню.
— Листья предпочтительнее.
Я сажусь на стул, и ко мне приходят вчерашние мысли-картинки, портя настроение. Нет, то, что это было приятно, бесспорно, но… Я нарушил собственное обещание и теперь непонятно, что делать. Он же нравится Ашу, а я… Нельзя так с братом. Я вообще думал, что после того, что учудил его первый парень, он какое-то время не захочет отношений, а тут случилось это.
— Аш тогда пришел в себя? — спрашивает Ниррай, заваривая чай и выдергивая меня этим с невеселой волны.
— Да, с ним все хорошо. Носится с Фредрикссоном, привыкает к спокойной жизни, ждет тебя…
— Да? Я думал, он не захочет со мной общаться, узнав про отца. Передай ему спасибо. Его цепочка спасла мне жизнь.
— Сам передай. Я еще не решил, говорить ли ему, где был. Хотя по-хорошему надо…
И я почти уверен, что этим расстрою Аша, но если не скажу, это же нечестно будет.
— Есть что-то, о чем я не знаю, но должен? — Ниррай ставит передо мной кружку с чаем, а сам, с кофе, прислоняется к столешнице.
— Ночевал у парня, который
— Думаю, да. И я не считаю, что нравлюсь ему в том смысле, в котором он об этом говорит.
— Почему?
— Мозг включи, тоже поймешь. Он сидел четыре года в клетке. Увидев меня, учуял твой запах и автоматом причислил меня к «своим». Потом, с его точки зрения, я привел к нему тебя, и его освободили. Дальше, хуже — тискал его, когда ему так не хватало тактильности. Ежу понятно, что теперь его ко мне тянет. Пройдет.
Мысль интересная, но об этом, в любом случае, нужно говорить с Ашем.
— Ладно, мистер психолог. А что насчет меня?
— А что? У тебя синдром мамаши обострился в связи с отсутствием брата, о котором ты всю жизнь заботился. Его не было, девать свои потребности в заботе некуда, а тут я, такой весь, на твой взгляд, несчастный. Да ладно, какие чувства, я вообще тебя бесил, но до тех пор, пока ты не решил, что должен мне помочь. Я тебя и сейчас бешу. Плюс, тебе нравится мой запах, и внешне ничего так уродился. Еще и собственник включился: как так, кто-то мое трогает. Тоже пройдет, теперь тебе есть о ком заботиться.
— Молодец, всем ярлыки навесил, все решил, — шевелю кружкой, смотря, как мелкие чаинки, что прошли сквозь ситечко, кружатся-тонут. — А что, если я хочу и о тебе таком бесячем заботиться?
Ниррай, не расставаясь с кружкой, облокачивается на стол, склоняется к моему лицу и, глаза в глаза, спрашивает:
— Серьезно считаешь, что мне нужна именно забота?
— Да. Забота, поддержка, любовь. Сколько угодно ври, что все отлично, что не нравится, когда я вместо того, чтобы отпустить тебя домой, тащу в комнату — не поверю.
— Дурак упертый. Мне не папаня номер два нужен, — говорит и отстраняется, вставая как и прежде.
— А я и не усыновить тебя предлагаю.
Отпиваю чай, пробегаясь взглядом по Нирраю. Может, и правда, дурак, раз не хочу бросать попытки его оживить.
— Ты ведь тоже меня совсем не понимаешь, да?..
— Что я не понимаю? У тебя внутри черная дыра, которую ты подкармливаешь, чтобы она разрасталась, хотя, возможно, ты так не считаешь. А еще не даешь людям стать к тебе ближе, по-любому из-за того, что был печальный опыт. Боишься терять, потому что это больно, поэтому и сам не привязываешься. Только если не пробовать, ничего лучше не будет, а вот хуже — скорее всего.
Ниррай ставит кружку на столешницу и резко огибает стол, подходя и седлая мои колени. Он смотрит в глаза с вызовом, приподнимая бровь, и говорит:
— Ну вот, я ближе. Ты же этого хотел?
Прижимаю это упертое создание к себе, обнимая.
— Я много чего хочу с тобой, Царевич.
— А дальше-то что?
— Тебе планы на ближайшее будущее или в долгосрочной перспективе?
— Будет достаточно осветить мою роль в этих планах.
— Быть с тобой вместе. Даже когда доводишь до трясучки. Но зря не нервируй — найду как наказать даже с Заком на твоей шейке.