Расческа для лысого

Зайцева Мария

И я смотрю на рассыпавшиеся бабки. Не особо много, но даже навскидку больше, чем обычно платят гоу-гоу за смену. Так платят девкам, которые в привате делают минет клиентам. И не только минет.

Ленка начинает собирать деньги, а я не могу оторвать взгляда от ее пальцев. И от купюр в ее руках. И злоба, черная и жуткая, что медленно поднимается во мне, нихрена не давая времени на раздумья.

27. Ленка

— Слушай, а почему ты тогда не взяла у меня деньги?

Голос Миши,

одновременно напряженный и показательно равнодушный бьет по и так истрепанным в ноль нервам очень не вовремя. Я как раз пытаюсь бабки с пола собрать, ругаясь про себя, что вообще эту гребаную сумку тронула.

Застываю и поднимаю на него взгляд. Сидит, откинувшись на спинку кровати, в том же самом положении, и сигарета в руке. Такой большой, опасный зверюга. И взгляд прям… Соответствует. Я невольно засматриваюсь, залипаю на его татухи. И только через полминуты понимаю, что он спросил. Вернее, не так: ЧТО он спросил.

Перевожу взгляд на деньги в своих руках. Сопоставляю. И охереваю.

Хотя, в принципе, с чего охеревать? Все можно было понять еще тогда, когда он мне в первый раз бабки сунул.

В голове внезапно становится гулко и пусто. Очень знакомое, очень тупое, очень опасное состояние.

После такого я обычно делаю всякую херню.

Понимаю, что молчу уже долго, и что надо бы что-то сказать, но, блин, даже не знаю, что! Дядя Миша, ты — мудак? Неинформативно, как сказала бы Полька.

Пока я раздумываю, он продолжает. Уже со злостью. Видно, мое молчание не нравится.

— Почему ты не взяла мои бабки тогда, а теперь спокойно берешь? Чужие?

— Потому что я их заработала, — говорю я самое очевидное. Правду. Я их реально заработала. Честно. Мне себя не в чем упрекнуть. В отличие от него.

— Хороший заработок, — кивает он, — много пришлось… Трудиться?

Мне эта заминка уже понятна. Ну не дура же, окончательная. И в пустой голове появляется первая эмоция. Злость, само собой. Я уже не помню, насколько мне было хорошо буквально полчаса назад, насколько хорошо было всю эту ночь. Спокойно и правильно мне было. Как никогда раньше. Острой нотой сожаление, что больше такого не будет. Словно дали невозможную вкусноту попробовать, а потом силой забрали. Простреливает и забивается другим.

Забываю о его хриплом шепоте, обезоруживающем. Таком, что веришь. Реально веришь, что что-то чувствует. Что не просто так у него ко мне. Когда просто так, не делают того, что он делал. Не смотрят так, не говорят так мучительно, словно жилы выматывают из тела. У меня небольшой опыт во всем этом. Но даже я понимаю, что не просто так.

И вот теперь, осознавая его слова, я ощущаю невозможную боль. В первую очередь, от того, насколько сильный контраст, насколько глубоко падение. Так что нет, первая эмоция — не злость. Первая — боль.

А потом уже — злость.

Я встаю, аккуратно складываю деньги в сумочку. Показательно, не торопясь. И, прямо смотря в глаза своему, уже бывшему, любовнику, отвечаю:

— Два часа. Пришлось… Постараться.

— Малех…

Он внезапно резко

подрывается и идет в мою сторону. Голый. И я машинально двигаюсь к двери. Потому что понимаю: поймает — и не уйду.

— Не надо ко мне подходить, — говорю тихо и напряженно, — или заплатить хочешь?

Он останавливается так резко, словно я ему по яйцам заехала. А что, это отличная идея! Если б я была уверена, что попаду и выберусь после этого целой, точно бы так сделала. В глазах чернущих что-то страшное творится. Такое, словно ему… Больно? Ему? Больно?

Тварь! Это мне больно! Мне! Это я тебя к себе пустила после всего! Это я поверила! Это я… А ты, гад, посмел так… Посмел!

Я смотрю в его глаза и добиваю. Нарочно. Каблуком наступаю. Чтоб хрустнуло. У него. У меня.

— Так вот, с тебя не возьму! Считай, благотворительность была!

Резко надеваю сумочку на плечо, застегиваю молнию на толстовке и бегу к выходу.

Ни видеть, ни слышать его не могу и не хочу!!!

Тварь, сволочь, гад!

Он хватает меня уже у двери, что-то рычит злобно, полностью создавая ощущение зверя за спиной, и я, не разворачиваясь, просто бью его рукой назад, отмахиваюсь. И, судя по задушенному хрипу и тому, что меня отпустили, удачно, очень удачно.

Смотреть, куда я так хорошо попала, нет ни времени, ни желания, поэтому я просто пользуюсь моментом и сваливаю прочь.

Пробегаю мимо администратора гостиницы, на улицу, сразу за поворот. Прислоняюсь к стене, пытаюсь отдышаться.

Нихрена себе, вернулся Миша в город. И я прям сразу это почувствовала. Моментально оказалась на улице, босая и без трусов. Круто!

Тварь! Какая тварь! Да как он вообще про такое подумал, скот!

Злость выкристаллизовывается, разливается по телу, требует выхода. Меня даже потряхивает от ненависти. Я выглядываю из-за угла, боясь, что дядя Миша рванет за мной, в чем был. То есть, ни в чем.

И хорошо бы. Пусть его, урода, в полицию загребут. А что? За нарушение общественного порядка. Нечасто у нас по городу голые татуированные мужики бегают. Погода как-то не располагает. Хоть бы он яйца отморозил, тварь!

Но улица пуста. На стоянке несколько такси, машины гостей и среди них очень круто выделяется черный лексус Миши.

Я смотрю какое-то время, переминаясь босыми ногами на асфальте и размышляя. Перебарывая себя. Уговаривая не тупить. Не делать глупостей.

И проигрывая по всем позициям.

Злость играет главную скрипку. Желание отомстить. То, что я ему там куда-то попала, вообще не искупает моего состояния!

Поэтому буквально в следующее мгновение я бегу к такси. Водитель, судя по всему, повидал всякое, и мой внешний вид его вообще нисколько не заботит.

Я говорю адрес, проверяю по телефону, открыт ли магазин. Магазин открыт, и через, двадцать минут я уже возвращаюсь обратно, моля Бога, чтоб дядя Миша сидел в номере и надувался коньяком, заглушая стресс.

Машина его на месте. Я выхожу, предварительно договорившись с водителем подождать, и подбегаю к лексусу.