Расколотый берег
Шрифт:
– А что у отца?
– Он был счетовод. Дурил клиентов – старушек там, пенсионеров. Как-то вечером он не пришел домой. Мне девять лет было, и, пока не исполнилось четырнадцать, он не появлялся. Ни слуху ни духу… Я все думал, может, хоть на день рождения поздравит… А потом пришел… Ладно, забудь, на меня зима плохо действует. Витамина D не хватает, пью много.
– А что, у зубных врачей не может быть цели?
Леон покачал головой:
– Слышал когда-нибудь, чтобы зубной врач сделал карьеру?
– У меня такое ощущение, –
Телефон зазвонил, когда Кэшин стоял у открытого холодильника и думал, что бы такое приготовить на ужин.
– Ну что, есть подвижки в нашем деле? – поинтересовалась Хелен Каслман.
– Да, переговорил с девочкой, – ответил Кэшин.
– И что?
– Есть над чем подумать.
– Всего лишь?
– Это так, фигура речи.
Хелен помолчала, а потом продолжила:
– Уж и не знаю, как к этому относиться, детектив.
– Почему же?
– Не уверена, что ты хочешь получить нужный результат.
– Нужный результат – это что?
– Истина.
Кэшин посмотрел на собак – они блаженствовали перед огнем. Почувствовав взгляд хозяина, подняли головы, посмотрели на него, вздохнули и поворочались.
– Тебе бы в парламент, – сказал Кэшин. – Для повышения стандартов. И внешность, и интеллект не подкачали.
– У собаки Слепого Фредди [32] шансов и то больше, – возразила она. – Я хочу, чтобы у этого городка появился хоть какой-нибудь выбор, чтобы он наконец зашевелился. А что делаешь ты?
– Расследую дело.
– Именно ты или убойный отдел?
– Я не могу говорить за убойный отдел. Невеликое…
– Что «невеликое»?
– Забыл. Меня нельзя перебивать. Я ведь в отпуске, вне зоны доступа.
– И уж конечно, протоптал дорожку между своим долгом и незаконным забором на моем участке.
32
Слепой Фредди– в австралийском сленге олицетворение недееспособности, которое обычно используется в выражениях, констатирующих общеизвестность, самоочевидность чего-либо («Это ясно даже слепому Фредди» и т. п.). Восходит, по одной версии, к личности и имени слепого коробейника, жившего в Сиднее в 1920-е гг., по другой – к прозвищу инспектора полиции сэра Фредерика Уильяма Поттингера (1831–1865), которому долгое время не удавалось поймать знаменитого австралийского бандита Бена Холла.
– Дорожке сто лет в обед. Можно сказать, исторический путь к исторической границе.
– Ну, тогда я по ней прогуляюсь, – заявила Хелен. – Хочу посмотреть тебе в глаза в тот момент, когда ты несешь свою ахинею.
– Это тоже фигура речи? – съязвил Кэшин.
– Нет. Я скоро буду, вернее, не скоро, а как доберусь.
– Что, прямо сейчас?
– Уже выхожу.
– Так уже темнеет!
– Еще не скоро. И я возьму фонарь.
– Здесь много змей.
– Я не боюсь змей, сосед.
– Крысы. Большие водяные крысы. И земляные.
– Подумаешь! Четвероногие крысы меня не пугают. Иду…
В вечерних сумерках он издалека заметил красную куртку, яркую, как факел. Потом с той стороны дунул ветер, собаки почуяли ее запах и ринулись навстречу. Они могли бы напугать, но Хелен держала руки в карманах и, похоже, боялась собак не больше, чем змей или крыс.
Они подошли друг к другу, и Хелен сухо протянула ему руку. Она выглядела посвежевшей, румянец играл на ее щеках.
– Полагаю, ты можешь обвинить меня в нарушении границ частных владений, – сказала она.
– Успеется, – ответил Кэшин. – Пойду-ка я впереди. Здесь нор полно, не хочу, чтобы меня засудили за причинение вреда здоровью.
Он круто повернулся и зашагал впереди нее.
– Высокоправообеспеченная встреча, – ехидно заметила Хелен.
– Встреча? Нет, скорее допрос.
Они молча шли вверх по холму. У калитки Кэшин свистнул собак, и они подбежали с разных сторон.
– Хорошо выдрессированы, – заметила Хелен.
– Хорошо проголодались. Ужинать пора. – У задней двери он предупредил: – За то, что увидишь, не извиняюсь. Я живу в развалине.
Они вошли и через коридор попали в большую комнату.
– О боже! – только и сказала она. – Это что?
– Бальная зала. Я здесь даю балы, знаете ли.
Кэшин загнал собак в кухню, провел гостью в жилые комнаты, досадуя про себя на лоскутья обоев, трещины на штукатурке, кипы пожелтевших от времени газет.
– А здесь ты, видимо, отдыхаешь после бала, – заметила Хелен. – И понятно – тут уютнее, да и теплее.
– Наше убежище, – поддержал ее тон Кэшин. – Так сказать, салон.
Слово «салон» он вычитал в каком-то старом романе, но до знакомства с Рэем Сэррисом не знал его, это точно.
Хелен посмотрела на него, оценив шутку, и прикусила нижнюю губу.
– Мне очень неловко оттого, что я пришла сюда, – произнесла она. – Но я очень зла!
Кэшин скинул газеты со стула прямо на пол и сказал:
– Так садись, раз уж пришла!
Она села.
Он не знал, как быть дальше, и смущенно продолжил:
– Надо бы собак покормить. Чай, кофе? Чего покрепче?
– Это для собак? Выбираю я? Ну тогда чаю и печенья.
– Отлично. А тебе?
– Чего покрепче – это что? – поинтересовалась она, снимая куртку и оглядывая комнату, музыкальный центр, полки с дисками и книгами.
– Ну, пиво… Красное вино, ром. Кофе с ромом – отличная штука в холод, значит, сейчас можно хоть каждый день. Только маленькую чашку. Хотя большая тоже пойдет.