Расплата
Шрифт:
Мужчина беспрерывно улыбался, стеснительно и неловко, избегая смотреть в глаза собеседнику.
— А у меня нет цели, и тем не менее я чувствую себя превосходно, — сказал юноша, выпустив дым из ноздрей, и, немного помолчав, спросил, перейдя на «вы».
— А теперь чем занимаетесь?
— Теперь хожу и знакомлюсь с народонаселением.
— Для чего вам это нужно?
— Мне по душе такая жизнь. Хожу, наблюдаю за народом, беседую…
— Для чего?
— Просто так, люблю поговорить с людьми, интересуюсь, безмерно много узнаю нового.
Юноша засмеялся и сказал:
— Странный вы человек. Поделитесь, что вам удалось узнать?
—
Юноша молча курил, а затем поинтересовался:
— А у вас есть и цель, и гнездо?
— Есть, — твердо, с чувством внутренней гордости ответил мужчина, — мизерные, но все-таки есть. Да большего мне и не надобно. У меня своя маленькая цель и свой небольшой угол. У всех есть угол. Вот вы давеча гонялись за юродивым, а ведь и у него есть свой приют. Не будь у него пристанища — давно пропал бы.
— Мир от этого ничего не потеряет.
— Мир никогда ничего не теряет. Но все имеют право на существование, все равноценны пред ликом господа. Этот юродивый, до которого никому нет забот, любит самого себя не меньше, нежели, к примеру, вы любите себя, и поэтому имеет право на существование и любовь, а в его умственной неполноценности виновата не его личность и человечность, а его плоть, его телесная субстанция, которая была сотворена с изъяном, независимо от его желания. И не стоит взвешивать, нужен ли он, полезен ли он миру и обществу, он все равно достоин любви, ибо сотворен природой.
— Ну и что же? Природой создано многое, но не все достойно любви.
— Все, созданное природой, надо любить.
— По-вашему выходит, что надо любить и смерть и мучения, ведь и они созданы природой?
— Смерть и муки неотделимы от жизни, необходимы ей и порождены ею. Поэтому следует с терпением принимать их, смириться с ними.
— Легко сказать, притерпеться…
— Человек ко всему привыкает, мой дорогой… ко всему.
— Человек может привыкнуть ко всему, кроме несправедливости. А сколько на свете несправедливого, с чем человек никогда не примирится?!
— Надо примириться, следует набраться терпения. Все, что сотворено, имеет полное право на бытие, ибо ниспослано свыше, поэтому ко всему следует приспосабливаться, даже с точки зрения биологии приспособляемость есть признак силы.
— Зато с точки зрения человеческой гордости и достоинства — слабость. Только достоинство украшает человека. Приспособленчество — низость.
— В подобной слабости и заключается сила духа, потому что гордость и достоинство мешают духу преодолевать соблазн и приближаться к богу. Случайно ничего не создается. Вот вы давеча гнались за юродивым ради забавы, а он так же любит себя, как и вы — себя, поэтому…
— Откуда вам знать, люблю ли я себя? — прервал юноша, взглянув мужчине в глаза.
— Это я так, к слову. Дороже собственной персоны ничего нет.
— Неверно! Может быть, я бы предпочел умереть вместо… вместо, допустим, своего брата.
— И подобное чувство вызвано любовью к собственному «я» и свидетельствует о вашей слабости. Смерть, в данном случае, самозащита от страданий. Неумение приспособиться — есть слабость. От роду немощен и слаб человек. А не имеющий гнезда и цели — слаб вдвойне. Любая тварь имеет свою нору. Птица вьет гнездо. И едва падут сумерки, как она устраивается в своем гнезде на ветвях, складывает крылья и смежает глаза, набираясь
Мужчина умолк. Юноша выбросил окурок.
— Хорошо, когда каждый волен делать все, что захочет, — сказал он.
— Да, хорошо, — ответил мужчина.
Юноша достал из кармана нож, раскрыл его, воткнул в землю и поднялся. Лицо его было серьезно, даже следа не осталось от недавней насмешливой улыбки.
— Еще лучше, что все это не так, — сказал он, — иначе был бы полный хаос.
— А разве сейчас не хаос? — возразил мужчина. — И сейчас хаос.
— Наверное, существует какая-то закономерность, не познанная до сих пор, — сказал юноша и, нагнувшись, вытащил из земли нож, сложил его и сунул в карман. Было совсем темно. Из лесу, временами нарушая ночную тишину, доносился таинственный свист какой-то птицы. Сквозь тучи, обложившие небо, но проглядывало ни единой звезды.
— Где вы живете? — спросил юноша.
— Здесь, в этой церкви, там так уютно.
Молодой человек взглянул на церковь, затем спросил сидящего на земле мужчину:
— Как ваше имя?
— Антон.
— Антон, не доведете ли вы меня до поселка? Я там никогда не был.
5
Из окна сколоченной из досок парикмахерской просматривалась вся улица. И часто, прервав бритье, тучный парикмахер засматривался на улицу, наблюдая, что там происходит; обслужив клиента, он сам выскакивал за дверь, окидывая улицу взглядом, потом возвращался, усаживал в кресло нового клиента, накидывал ему на грудь белую простыню, взбивал пену в никелированной плошке и долго правил бритву на широком кожаном ремне, прибитом к столику. За время этой процедуры парикмахер даже взглядом не удостаивал клиента, все его внимание было приковано к улице: не дай бог упустить какую-нибудь занимательную оказию.
День был воскресный. Парикмахер наблюдал, как торопились на базар выспавшиеся горожане. Затем он приступал к бритью, успевая перекидываться словом с мужчинами, сидящими здесь же на деревянной скамье, — большинство приходило сюда не бриться, а обменяться новостями. Народ за окном все шел и шел к базару, туда же катились арбы, повозки, фургоны, кое-кто уже возвращался, нагруженный снедью. Слышались нескончаемый шум, шарканье шагов, разговоры.
Торговля была в разгаре. Юноша в черном и Антон ходили между прилавками, проталкиваясь сквозь толпу, ненадолго задерживаясь у лотков. Юноша в черном покупал фрукты, которые они тут же съедали. Потом оба двигались дальше, некоторые из встречных оглядывались на юношу и смотрели ему вслед с удивлением и любопытством, пока тот не терялся в толпе. А юноша бродил по базару, явно придя сюда не для покупок. Антон спешил за ним, не отрывая глаз от светлых, золотистых волос спутника, стараясь не отстать и не потерять его из виду.
Потом оба вышли с базара и заглянули в парикмахерскую. Парикмахер на мгновение прервал бритье, не оборачиваясь, оглядел их в зеркале оценивающим взглядом и снова изогнулся над клиентом. Сидящие на скамье подвинулись, Антон присел. Юноша прислонился спиной к стене, скрестил ноги и закурил. На скамье сидели трое: Антон, одноногий мужчина и еще один — бородатый. Эти двое, пришедшие раньше, о чем-то разговаривали, но юноша не прислушивался к их разговору, наблюдая за колечками дыма от своей папиросы. Антон полуобернулся к говорящим, его так и подмывало вмешаться в разговор, да все не выпадало случая. Парикмахер брил седоватого мужчину.