Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна
Шрифт:
Ну старик12, эта немецкая обезьяна, брехлив, как старая банщица… И еще и то… может… кто ж его знает – все ж немец… Хоча и служит Папе, а сам думает, ежели тут сорвется, то и там не пропаду… Нет, ему верить никак не можно. Катится, катится страшное…
Князь Андронников13
Есть такие люди, что он тебя целует, а ты, как от укуса, отворачиваешься. Глядит – глазами колет, подойдет – волос дыбом.
Таков наш князюшка Михайло. Уж до чего поганый,
Помню я эту гадюку, когда я с ним вместе у Горемыки14 был.
Мама сказала мне: «Надо, чтоб тебя Горемыка повидал». А чего хочет Мама – то Божье дело.
А Горемыка, как бес от ладана, от меня морду воротит. Знает старый бес, что ежели в Думе прознают, что он со мной в свиданиях, так его живьем съедят15. А он все пыжится: я, да я ничего не знаю, с Распутиным никаких делов не имею… А еще я узнал, что старый чорт какие-то следы заметает, все будто с Гучковым шушукается.
Ну и порешил. Повидать его и на чистую воду вывести. Как порешил, так и написал ему: «Должен тебя видеть, потому ты – хозяин канцелярии… а я дома и надо чтобы вместях… Чтоб один ключ ко всем дверям». Вот.
Отдал я сию записку князюшке и говорю: «Вот, покажи, Михайло, как умеешь верных людей сводить». Повез это письмо, а ответа нет. А Мама все свое: «Повидай, да повидай его». Зло меня взяло. Звоню по телефону. Велю его позвать.
А он (сам подошел, я его голоса не узнал) спрашивает: кто и по какому делу зовет. А я в ответ: спрашивает Григорий по приказу Матушки-Царицы, а ты кто?
«Это я».
«Ты, ну и ладно. Теперь скажи, когда повидаемся. Повидать тебя надо».
Он кряхтит. А я ему: «Слухай, старче, я с поклоном не хожу, а ко мне люди ходят, а ежели с тобой хоровожусь, то потому, что так хотит Царица».
«Так вот, – говорит, – приезжайте завтра с князем Андронниковым».
«Ладно, – говорю, – хоча мне попыхача и не надо, да пущай едет».
Приехали. Встретил секретарь, повел к ему. Народу никого. Видать, лишние глаза поубрали. Пущай, думаю, девичью честь бережет, а подол подоткнул… Сели… Друг дружку глазами колем. Он первый не выдержал.
«Ты что, – говорит, – глядишь, я ничьих глаз не боюсь. Сказывай, чего надо?»
«А надо, – говорю, – узнать, почему ты Царю-Батюшке ложно доносишь?»
«Об чем?»
«А об том, что он не знает, что скоро у нас настоящий голод буде… А где голод, там и бунты… Зачем врешь, старче?»
Он как вскочит: «Как ты смеешь мне такие слова говорить!»
А я его хвать по колену. «Молчи, твое счастье, что у нас людей нету. Подлец на подлеце, а главное – дурачье. Вот кабы мне Витю, он бы тебя бумагами допек, а я вот не умею. Только ты слухай, у тебя не ладно. Ты хлев ногами топчешь, а народ от голоду зубами лязгает. Такое дело дымом пахнет. Ну на сей раз буде… Я к тебе пришлю человечка с докладом… Ты обмозгуй – со мной али
А князюшка16, потаскуха старая, таку штуку выкинул. Через день заявился к Горемыке и ляпнул: так, мол, и так. Узнали газетники, что у Вас Г. Е. был, и про то писать будут, как вы с ним вместях Россию от голоду спасать станете.
А он от страху в портки наклал. «Что хошь делай, только чтоб в газетах – ни-ни».
Вот тут-то поганец вот что сделал: он у меня был, хлопотал о Черепенникове, чтоб его оставить тут… Он прапорщик. За это князюшка получил десять тысяч рублей. Я ему отказал, потому что узнал, что на него уже два доноса, на Черепенникова, и держится он только через старую Кусиху.
Я не только отказал, но и шепнул Белецкому: «Отвяжить, потому скверно пахнет».
А князюшка-то деньги взял и запутался. Вот он и подъехал к Горемыке. «Я, – говорит, – тебе устрою, что ни слова в газетах, а ты мне за это пришей Черепенникова к отделу снабжения». Горемыка устроил.
Ах ты, сукин сын. Я порешил их обоих за хвост да под мост. Все передал Ваньке М.17, велел все в газетах пропечатать.
Такая вышла завирюха… Поняли черти, что меня дразнить не треба.
Как я назначил Белецкого18
Это было уже в 15-м годе. Война червем подъедает не токмо царский корень, но и всякую веру в царей и в церкву. Куда ни ткнись, ухом всюдо услышишь: «Гиблое дело! Убьют нас на войне немцы, а дома жиды и социалисты!» Вот…
И видал я, што боле всех пакостят те, што поближе к Папе… Потому им всегда дорога открыта. И знал я тогда, што необходимо всех этих пакостников, што в министрах числятся…19 к черту… распустить их надо. Вот.
Но тоже я знал, што разогнать ету компанию дело плевое… а вот забота, кого на пустое место посадить? Ну, кого?..
И порешил я, што мне надо иметь такого человека под рукой, который всех этих пакостников насквозь видит…
Ну и вот. Думал я, думал и порешил: такого человека даст мне Клоп20.
Позвал я яво и говорю: «Вот што, князюшка, хоча ты и прохвост, но умственник. А посему, понимай: нам надо всю министерию перебрать… И нужен мне такой человечек, окромя тебя, потому ты уж меченный, тебя ни на како место не посадишь… Так вот, – говорю, – такого ухаря надо – штобы сидел с ими и у нас в руках был… Понял?»
«Еще бы, – грит, – не понять, ежели я об таком человеке сам думаю… Есть у меня такой… Есть, – грит, – Г. Е., благодарить будешь». – «А кто? Звать-то как?» – «А вот, – грит, – Степана Белецкого тебе дам». – «Этого прохвоста?!» – говорю. «Яво… Лучше не надо». – «Да ведь ен на меня всякую чертовщину наводил. И Богдановичу21 и Макарову бумажки доставал». – «Тем, – грит, – и хорош! Лучше нет слуги, как вор прощенный». Покумекал я… и решил: парень с мозгой, дело делать умеет… ежели што – сквозь землю видит… Пущай идет.