Рассказы о Розе. Side A
Шрифт:
– Конечно, милый, как скажешь, – сказала он Дэмьену, и они вышли к гостям; их фотографировали, Дэмьен улыбался и молчал, мадам Декамп не отпускала его, он стоял рядом; люди говорили много комплиментов, она отвечала «о, я рада, что вам понравилось»; ее юбка упруго упиралась в его ноги; люди быстро скользили по нему взглядом, по ее красному рукаву на его черном, приподнимали брови вопросительно – а ты кто такой, а Дэмьен в ответ мило хлопал ресницами – «а вам что за дело» – и потом, когда поток прессы схлынул, мадам Декамп отпустила его.
– Спасибо. Вы выстояли. Можете съесть бутерброд.
Дэмьен поклонился.
– Всегда к Вашим услугам.
Отец Декамп стоял в уголке, с чашкой кофе и тарелкой еды.
– Что это было? – спросил Дэмьен, схватил у него кофе и глотнул.
– Ничего. Просто папа не ходит в театр, а маме кто-то нужен рядом на фото – у режиссера и дирижера есть свои девушки, а про маму все забывают – и я сделал ей подарок в виде тебя; я ей сейчас в чичисбеи не гожусь; а раньше мы с ней после каждой премьеры были во всех газетах.
– Скучаешь?
– Нет. Это был совсем не мой мир. Я оперу не люблю, как и папа.
– Ты знал, что она вытащит меня под прицел?
– Я был уверен, что ты ей понравишься.
– Я всегда нравлюсь пожилым леди… Я же вырос с бабушкой. Я вижу их красоту.
– Я заметил. Адель Тернер ничем не привлекла твоего внимания, хотя очень старалась. А вот истории о мадемуазель Кристен, городском библиотекаре, ты слушал с удовольствием.
– Она мне сегодня позвонила, она такая… Боже, я, кажется, потенциальный геронтофил?
– Думаю, да. Поэтому
– Определенно… а это форель с манго…
– Кто бы мог подумать…
– Черника еще…
– И тыква…
– Да, точно. Может, по шампанскому?
– Да у меня с собой коньяк.
Дэмьен проснулся среди ночи и смотрел в разноцветный балдахин с гулко бьющимся сердцем – впервые за много лет ему приснился страшный сон; все в Нотернборо заболели – какой-то странной болезнью – не вирусом, а колдовством будто – никто не вставал с утра с кровати; хотелось спать и спать, никуда не идти; осень проходила, а людей на улицах становилось всё меньше; в кафе и ресторанах перестали заказывать столики, в книжных магазинах перестали покупать книги, и однажды священник, с трудом встав и одевшись, вышел в часовню – почему-то во сне это был отец Дерек из Братства, – а никто из студентов не пришел на мессу; и в столовой было пусто; и в лекционных; и только Тео не заснул – он стал прогуливать занятия, работу и мессы, потому что увлекся одним сюжетом, рисовал не разгибаясь, ел старые булочки из запасов и яблоки, пил воду из-под крана в ванной – и, дорисовав, радостный вышел на улицу – и увидел, что город обезлюдел – завален листьями по колено… «Надо позвонить Дилану» – проснулся с этой мыслью Дэмьен – и понял, что во сне он был Тео, внутри Тео – над ним было это пасмурное небо, серое, жемчужное, перламутровое, безнадежное, и он стоял заросший, небритый, в пижаме и пальто поверх – и понимал, что это Дьявол пришел в мир, в Нотернборо, проник где-то, в открытую кем-то нечаянно не ту дверь – и, поскольку в души не смог, просто всех усыпил; и конечно, кто, кроме Дилана, может разобраться с такими странностями – с этим туманом – Тео во сне стоял посреди улицы, и смотрел на туман, белый, снежный, как лавина в горах – смотришь и не веришь, что она двигается на тебя – поглощая все краски, и еще чуть-чуть – и коснулся бы ног, пальто, немытых черных волос Тео – но в Тео тоже было это бесстрашие – как у Дилана – когда ты так не боишься, что порой переходишь грань… Во рту пересохло – выпили они с отцом Декампом немного, пол-литра коньяка на двоих – но этого хватило, чтобы идти по парку и петь во все горло «A Sunday smile» группы Beirut – оказалось, они оба знают полностью текст – как их не арестовали – и тоже был туман – ночной, желтый, оранжевый, голубой, розовый от фонарей, как в детской сказке, Джанни Родари или Анне Шмидт – разноцветный конфетный туман – оказалось, навстречу им шел Клавелл с собаками – собаки, узнав голос отца Декампа, залаяли дружно, радостно, Клавелл отпустил их, и они побежали, прыгнули на Декампа лапами, и тот от них понесся со смехом, они за ним, и они бегали целый час в тумане, играли, кидали и приносили ветки; в сутане – издалека будто девушка в длинном платье – викторианская, прическа растрепалась, ботинки с пуговками, а собаки – и не собаки вовсе, а ручные чудовища из сказочного бестиария; а Дэмьен устал очень, и сел на лавочку, Клавелл сел рядом; и они молчали и смотрели, как туман медленно заполняет парк, подкрадывается к ногам – к носкам ботинок, как медленно прибывающая вода в тонущем корабле, квартире с незакрытым краном – «Водяной человек и его фонтан» – разноцветная, будто в нее попала тонна акварели – наводнение на акварельном складе – подумал уставший засыпающий Дэмьен; вот этот туман и приснился Дэмьену – и он почувствовал такую боль, что не знает, чем помочь Тео – как спасти его от Дьявола… Он написал смс – «Мне приснился страшный сон, ты там смотрел на туман, который на самом деле Дьявол. Ты в порядке?» – в ответ пришло «Да спи уже блин, да что с тобой» – Дэмьен вздохнул; поставил будильник на шесть утра – бег, завтрак, месса в Соборе в девять; надо начать жить по графику, а то уже от грешной жизни, карнавальной, кошмары по ночам.
Когда зазвонил будильник, он встал – руки и ноги болели – столько всего он перетаскал вчера в библиотеке, чтобы назвать ее побыстрее своей, сидеть за столом и слушать Собор вокруг себя; споткнулся о коробки – точно, вчера они же с Клавеллом еще и их перенесли в «его» комнату – и ее Дэмьен не мог называть «своей» – может, это дело времени, расклеенных-расставленных повсюду любимых изображений: фотографий Альбера Камю, Джеймса Хэрриота, Роальда Даля, Рэймонда Чандлера, Артюра Рембо и бабушки, репродукции «Мадонны» Мари Элленридер и рисунков Тео – пейзажи и интерьеры Братства, Рози Кин – Дэмьен скучал по Рози Кин, в отпечатках и запахах – нарастет; дом там, где ты, твои книги и твоя роза; он тихо вышел в ванную – в надежде, что все еще спят – все спали; потом вернулся в комнату, открыл коробки одну за другой, разложил вещи в шкаф; книги – на пол, возле софы; и на стол; побрызгал розу – «привет, как ты? я вчера поздно вернулся… что видела в окно?» – Тео советовал разговаривать с цветком, чтоб лучше рос, особенно осенью-зимой, когда мало света, иногда Дэмьену нравилось – «Ты вся, как песнь любви, из нежных слов, слетевших наподобье лепестков с увядшей розы, чтоб закрыть глаза тому, кто книгу отложил из-за желания тебя увидеть» – любимый Рильке, а иногда ему казалось, что он сюсюкает над каким-то горшком – странно это всё; надел спортивную одежду, кеды в руках, новая пара, специально для Асвиля, – новый город, новые кеды – чтобы разносить, заносить и выбросить – и вышел из спальни – квартира всё еще пугала его до полусмерти – будто внезапно мог кто-то выйти из-за угла с размазанной тушью по щекам, бокалом недопитым и крикнуть что-нибудь в лицо – «кошелек или жизнь!» – засмеяться, снять пиратскую шляпу – а ты и знать не знаешь, кто это; но в квартире по-прежнему было тихо – двери в спальню отца Декампа открыты, он увидел очертания тела под красным расшитым одеялом, болонка спала в ногах, на одеяле, свернувшись, как большая белая кошка, борзая спала на полу, под кроватью, кровать была высокая, там можно было построить целый домик из одеял и подушек, как в детстве – собаки подняли головы на звук его шагов – легких, в полосатых носочках – белые с черным, красным, желтым – он прижал палец к губам – и они не залаяли, пожали плечами, видимо, как-то по-собачьи, легли спать дальше; дверь открыта – как всегда; в подъезде стоял пронзительный холод, почти зимний; пахло яблоками и кофе – кто-то в другой квартире проснулся еще раньше и уже сварил себе чашечку эспрессо; в парке остатки тумана цеплялись за кусты шиповника; будто невеста бежала в страхе – клочья тюля, бархата, кружев, нейлона, шелка, бусины, пайетки – но Дэмьен уже не боялся – включил музыку в плеере – американское ретро – музыку из киномюзиклов – «Звуки музыки», «Поющие под дождем», «Цилиндр», «Увольнение в город» – Дилан всегда слушал старую музыку; может, это секрет не-страха; диксиленд против Дьявола; и побежал; и туман кусал его за пятки, но он не чувствовал.
Когда он вернулся – открытая дверь – без коврика «Добро пожаловать» – в Рождество и Пасху она, наверное, вообще не закрывается – «Господи, если ты войдешь в дом, то скажи только слово, и исцелится душа моя» – в квартире тоже пахло кофе; «Доброе утро, – Клавелл выглянул из кухни в своем сумасшедшем фартуке, – я услышал, как Вы встали… что будете на завтрак?» «Клавелл, я… я так не умею… научите меня, где что – где кофе, где чай, где молоко, где яйца и тостер, чтобы Вам не вставать из-за меня; вообще, я много могу по дому помогать – посуду мыть, перебирать крупу…» – Клавелл поднял брови – «Это моя работа – а Ваша – ну, души ловить… книги разбирать… давайте делать то, что нам лучше всего удается…» – еще один последователь ван Хельсинга – что ты любишь больше всего на свете – то и делай – тем и славь Господа – расти розы, пиши книги, говори с людьми, изгоняй Дьявола… «Есть яйца, хотите пашот с соусом или с плавленым сыром? или омлет, как вчера?
– Чай? Никакого какао? – он был в неожиданно уютной фланелевой пижаме, дедушкиной будто, в темно-синюю клетку, с белым и черным, рукава обтрепанны, штаны пузырятся на коленях; волосы взъерошенные, на щеке отпечаток ладони, он спит, подложив ладонь под щеку – настороженно и тихо, будто сон – это подарок, а не обязанность – и видит странные сны про разрушенный на две части огромным деревом город, и каждую ночь история начинается с того места, где закончилась в прошлый раз – Малыш Немо в Сонной стране. – Ты когда встал?
– В шесть… мы так в Университете вставали… привычка… пробежка, потом месса.
– О, а, говоришь, не спортивный… а на конюшню со мной не поедешь?
– Не сейчас. Я уже два дня без исповеди и причастия… я так не могу… убьюсь на лошади, полный грехов, как ночной горшок… ну…
– У нас месса не в семь… в девять… и куда тебя девать до девяти… Сегодня утром отец Валери дежурит… Но, если хочешь, я приму твою исповедь? А потом позавтракаем, и поболтаем. Стола у меня есть всегда под рукой.
– А ты… ты хочешь?.. – Дэмьен даже не надеялся, что отец Декамп может стать его духовником; это было бы здорово – они же братья – братья Розы, братья по Рози Кин, воспитанники ван Хельсинга – это как вырасти на одинаковых книгах и фильмах – всё понимать, все недомолвки, цитаты, шутки.
– Конечно, для меня это честь. Подожди. Только… надену что-то, не в пижаме же принимать у тебя исповедь, это даже для Братства чересчур… и Клавелла попрошу пока Королев погулять…
Потом Дэмьен много раз вспоминал свою первую исповедь отцу Декампу – этому человеку-метеору, падающей звезде – с одной стороны, он был братом Розы, их было с каждым годом всё больше и больше, они знали друг друга, или о друг друге, и могли в любой момент обратиться за помощью – без предисловий – просто нужно то-то и то-то: миллион долларов, вертолет, новые документы, сорт розы для сада, лекарство для старого священника, исповедь – кодекс Братства обязывал помогать и поддерживать – конечно, отец Декамп и должен был стать его духовным отцом – ван Хельсинг на это и надеялся, что Дэмьен своим бесперебойным счастьем от мелочей жизни поддержит отца Декампа; отец Декамп сам предложил – по его вине Дэмьен напивался и пропускал мессы эти два дня, в стиле «провинциал в Париже», – с одной стороны; с другой стороны, они и так были откровенны друг с другом – но исповедь – совсем другой жанр – официальный – в самом первом разговоре Маттиас упомянул, что отец Декамп странный исповедник, не популярный, потому что он не любит, когда люди терпят грех, несут его, будто он не грех вовсе, а крест – свои недостатки превращать в достоинства – я такой, я страдаю – и никто не любит, когда сдергивают одеяло, выталкивают на холодный пол, лишают привычного образа жизни, говорят, всё как есть – никакого креста, вам просто лень взять себя в руки, – но это и был дар отца Декампа – говорить правду – пресловутое «Бог всё видит»: Дэмьен сказал про одно свое страдание, а отец Декамп ответил в свой манере – будто и не Дэмьен был перед ним, милый мальчик, приехавший делать библиотеку, брат Розы, красивые карие глаза, челка пушистая, клетчатый галстук, – и за всё это ему можно больше простить – нет, отец Декамп не пожалел, посмеялся и ответил, как есть; и Дэмьен шел потом по улицам, и душа его отходила от боли, наливалась силой – будто он её из корсета вытащил, из тесного ботинка – когда тебя с кучей вещей зажало в автобусе – горшком с розой, чемоданом, сверху еще чей-то чемодан, и нога болит, и никак не наклониться, не поправить, не передвинуть – и тут – раз – остановка, на которой выходит много людей и мало заходит – и кто-то встает, выходит, и ты, наконец, можешь вытащить ногу из-под завала вещей, снять ботинок, раз никого нет, и поставить ее на соседскую скамейку, шевелить пальцами в носке с муми-троллями; черт бы побрал эту узкую негнущуюся английскую обувь…
Во имя Отца и Сына и Святого Духа… последний раз на исповеди я был три дня назад… Я пил алкоголь, я плохо думал о людях, я пропустил два дня… братья Розы ходят на мессу каждый день… еще я тщеславен… я всегда мечтаю о таком величии, что могу даже ударить себя по щеке, чтобы вернуться на землю… Еще я постоянно думаю о своем друге, думаю о том, что он уходит от Бога – от Братства – он пришел в Братство, потому что его позвал голос Бога, и он сам нашел дорогу в Рози Кин; он приехал однажды дождливой ночью; мы все сидели и смотрели «Титаник», а Грин встал, вышел в гараж, завел машину и поехал; и он учился со мной несколько лет, сделал в Рози Кин сад среди развалин, спас Изерли Флери; а теперь ему нет места в Церкви, он уходит от нас, и никто его не удерживает – и даже Бог – а я никак не могу с этим смирится – Изерли ушел, и все были рады за него, а Тео мне жаль потерять – он мой большой-большой друг; я знаю, что у него в миру всё будет хорошо – просто очень хорошо – он будет рисовать комиксы, ездить по своим выставкам, фестивалям комиксов, давать интервью, потом снимут фильм по его истории, он сам снимет фильм – и у него будут красивые женщины и красивые дети – его постоянно разглядывают девушки, потому что в нем это есть – свобода от Бога, не то, что во мне – сразу видно, что я занят давно и надолго – я даже не знаю, верит ли он еще… это для нас вера – часть тела – четвертое измерение – нам не понять, как это не верить – ведь это как физика – как можно верить или не верить в физику – это невидимая реальность, ее не потрогать, но всё работает по ее законам – хотя много людей, которые и в физику не верят, в законы Ньютона и дополнения и поправки Эйнштейна, а уж Хокинг для них детский писатель – так же вера для меня, Ричи, Дилана, тебя – вера, как четвертое измерение – расширение пространства и времени – вот Дилан и проходит время и пространство легко, как скоростной поезд, чтобы спасти кого-то в Латинской Америке или России, я пишу, вяжу слова в носки и шарфы, а Ричи… убивает… моя жизнь была предопределена с самого начала – я хотел стать писателем – и я им стал – и я знаю всё о книгах, фильмах, картинах, движениях культуры, и я рассказываю истории людям – и мне просто жить, я могу не отвлекаться на поиски себя – а Тео – он искал себя, когда приехал в Братство, а теперь мы его подвели… он оказался лишним… и я не знаю, верит ли он… мы с ним никогда не говорили о вере – Боже мой, мы даже о женщинах говорили – а о вере никогда – вдруг для него и не было никакого Бога, Иисуса – а только Братство, Церковь – как приключение – ведь для многих Церковь – это просто поиск себя – и он идет искать дальше… Я всё время думаю об этом – если он не верил, значит, он обманул всех нас… тогда вот почему ему не дают назначения – все это поняли, кроме меня – что он не верит… вдруг он не верит – тогда он в опасности – или нет – что же мне делать с этими мыслями?