Рассказы о Розе. Side A

Каллен Никки

– Но это же он, – Дэмьен не дал себя увести от темы. – Его семья переживает.

– Уже много лет. Если он был в бегах, не мне его возвращать назад. Я сам ушел из богатой семьи, я знаю, что такое свобода… Может быть, он, наконец, свободен – по-настоящему, не помня ничего. Может, он и хотел всё забыть. Оставь, Дэмьен, мы уже говорили с Маттиасом. Хоть скажи, что было на ужин?

– Кролик в сливках и мидии. И малиновые вафли с малиновым муссом. И держи свой глобус Луны.

– Отдала? Или ты стащил?

– Я сказал, что ты скучаешь по глобусу, она завела в твою комнату – ой, прости, в твою половину дома – и сказала – бери, что хочешь. Что ты еще хочешь? я согласился на второе свидание. Но мы просто будем гулять по парку, – Дэмьен ожидал, что отец

Декамп начнет прыгать от восторга и составлять список, но он просто взял глобус и растрогался.

– Я под него засыпал, пока не ушел из дома. И вообще, я люблю луну – полнолуние – луна над Собором – такая связь времен – я думаю про Средние века, когда он строился, когда никому в голову даже не приходило, что Бога нет… как пишет Ле Гофф – когда люди видели лестницу в небеса, и по ней туда-сюда ходили ангелы и святые. Я даже посылаю луне воздушные поцелуи, так она прекрасна в этом космосе, спутник Земли… Маттиас шутит, что единственный мой кумир по-настоящему, после Иисуса – Нил Армстронг. Спасибо, Дэмьен.

– Не за что. Малиновые вафли – а Клавелл умеет такое?

– Ага. Ты пойман, изжарен и почти съеден.

– О, да у тебя там сразу два романа… – голос Тео был вялым, будто он устал очень, или заболевает; наелся мороженого с вареньем, не надел носки на балкон, когда выходил курить. – И кто же твоя избранница в итоге? Мадемуазель библиотекарь или оперная дива?

– У мадам Декамп есть шофер… я почти на сто процентов уверен, что это Кристиан Хеллстром.

– Тот пропавший без вести молодой режиссер?

– Да.

– Странно. А что он там делает?

– Водит машину. Сегодня он вез меня в черном винтажном «майбахе» на ужин с мадам Декамп и обратно, к отцу Декампу.

– Ну, спроси – Вы Кристиан Хеллстром?

– Он ничего не помнит. Он попал в автокатастрофу.

– О, я слышу по твоему голосу, что ты хочешь позвонить его семье и облагодетельствовать всех…

– Ну…

– Не нужно, Дэмьен. Они давно его потеряли, лет десять прошло, мне кажется, его уже официально умершим объявили, а теперь, после автокатастрофы, потеряли совсем. А он… живет же как-то… Водить винтажный «майбах» с оперной дивой и мальчиком-католическим библиотекарем – отличная работа, по-моему… Не забывай, зачем ты там – ты только по ужинам бегаешь и по операм или работаешь? Я тебя не узнаю.

– Мы разобрали всю библиотеку. Все переписали. Завтра будем двигать мебель. Может, приедешь на выходные? Отец Декамп будет читать проповедь.

– Может, и приеду. Давай, любитель старых леди… Колись, какие они?

– Ну, мадемуазель Кристен…

– Не замужем?

– Нет. Но у нее дочь есть, и внучка уже… я так понял из разговора…

– Ну, понятно, тебе они неинтересны, не винтаж… Лосины там, футболки с Энгри Бердс; шляпу выбрать не умеют, и вальс танцевать…

– Мадемуазель Кристен очень красивая, начитанная, вообще, с ней легко, как с тобой… как с Женей… она своя…

– Понятно.

– А мадам Декамп – ну, у нее шофер Кристиан Хеллстром, потерявший память… и у них огромный дом загородный, просто огромный… целое поместье… она сказала, что у нее есть квартира в театре, но она только для нее. Она была в обычном клетчатом платье, коричневом с черным, длинном, с бантом, хотя с украшениями, я смущался своего смокинга, но она сказала, что попросила секретаря отправить стандартное приглашение и забыла, что там есть приписка про вечернюю форму одежды. Я просто снял смокинг и бабочку, и остался в белой рубашке, расстегнул верхние пуговицы, и мы сели за большой стол, длинный такой, с белой скатертью, с приборами, канделябрами, рядом, а потом перешли в гостиную, Кофейную, всю в коричневых, шоколадных, молочных тонах, – она пошутила, что это должна быть моя комната – я вызываю в ней мысль о молочном шоколаде – и пили горячий шоколад у камина. Просто говорили – я думал, о чем с ней говорить – а она рассказывала про Асвиль, про театр, всякие смешные и грустные истории, о последней опере, как они строили этот дом… Она очень изысканная и

сложная, но она почему-то добра ко мне. И она ни слова не спросила про отца Декампа. Просто упомянула, что Флавия вроде всё отменила и хочет приехать на свой день рождения. Я вот что думаю – а я куда денусь, когда она приедет, я же живу в ее комнате… Наверное, отец Декамп в курсе.

Тео приехал – была воскресная служба, которую так долго ждал Дэмьен – сияло солнце сквозь витражи, и распятие летело над Собором, будто цеппелин из разноцветного стекла – заиграл орган – и кто-то сел рядом с Дэмьеном – на первую скамью, для служащих Собора – кто-то из девочек-прихожанок-рукодельниц уже даже вышил подушку под ноги для Дэмьена с его именем, Дэмьен надеялся всех отблагодарить открытием библиотеки в следующее воскресенье – они уже расставили мебель и сортировали книги; забивали их в компьютер, сразу делали каталог – «о, нет, с всплывающими обложками» – в комичном ужасе отшатнулся от экрана отец Декамп; запахло яблоками и корицей, будто человек не успел позавтракать и принес слойки с собой.

– Тео! – Дэмьен обернулся и обнял его крепко-крепко, весь этот набор бело-песочно-коричневый на уик-енд, и синие полоски на поло – намек на морскую тему. Тео был в коричневой фетровой шляпе в одной руке, с дорожной сумкой в другой в тон под винтаж, из искусственно потертой кожи, и с большим бумажным пакетом под мышкой – со штуками вкусными, наверное, из столовки Университета; Дэмьен скучал по ним.

– Тссс, – начиналась месса; Дэмьен подвинулся, он сидел с ребятами, выходящими на чтение, мальчиком и девочкой из воскресной школы, подростками – отец Дэмьен был прав – их паства – женщины-цветочницы и молодежь – мальчик был в костюме, галстуке, девочка в красивом платье с белым круглым воротником; они тоже подвинулись, и Тео отлично вместился со своей сумкой; заиграл орган; а вот и Take That «Never Forget», у Тео вытянулось от изумления лицо, Дэмьен улыбнулся; все встали, вышли отец Дэмьен, отец Амеди и Анри – с Анри Немо Дэмьен подружился с подачи мадемуазель Кристен – мальчик много читал, помогал в библиотеке и Соборе, но еще и играл в американский футбол в школьной команде, нравился очень девочкам, увлекался ботаникой – собирал потрясающей красоты гербарии каждый год; и мадемуазель Кристен делала выставку каждого нового гербария, когда тот был готов – весной – на выставке отдельные экземпляры можно было купить; и за ними приезжали из разных городов любители красиво засушенных растений в рамочках; Анри был привлекателен – высокий, широкоплечий, с яркими глазами карими, красивой кожей – золотистой, розовой – цвета принцессы – католиком он тоже захотел стать сам, его семья была протестантской, они тоже были в шоке, но от сына не отказались, сейчас он проходил курс катехизации у отца Амеди; потенциальный брат Розы – подумал про него Дэмьен.

– А Декамп симпатяга, – прошептал Тео – на мессе они всегда разговаривали тихим шепотом, комментировали происходящее; а петь обожали – после Братства, школы Йорика Старка и Грина Гримма – «хор мальчиков-зомби из разрушенного замка» – называл их Йорик; они обожали делать странные музыкальные композиции – Грин импровизировал на черном с золотом мини-органе, а все подпевали, Йорик дирижировал, выделял один голос, уводил другой, и потом – все хором – и кто-нибудь отбивал ритм бубном – получался такой зловещий фон, на который Йорик потом накладывал свой голос – в таком стиле они записали целый альбом «L&M» – «Петроград».

– А как тебе распятие?

– Очень красиво… мне кажется, это символ христианства вообще – из хрусталя, хрупкого, но в такой массе – прочного – даже если упадет, не разобьется, нос отколется, рука… но, в общем – в общем, уцелеет.

– Христос без носа… это, знаешь…

– Но он же в бою его потерял, а не в порочном образе жизни.

– Что ему, с табличкой потом висеть – я потерял нос в бою, ничего такого не подумайте?

– Половина римских статуй стоит без носа…

– Так это ж римляне, они личной жизни не стеснялись. А у Иисуса нет личной жизни.