Расследователь. Предложение крымского премьера
Шрифт:
Алена обнимала себя за плечи и временами становилась похожа на маленькую девочку. Было ясно, что сейчас она говорит не для Обнорского и Зверева, - она говорит для себя. Она снова переживает субботний день 16 сентября. В ней уже не осталось ни капли той оборонительной агрессии, которая присутствовала в начале и в продолжении всего длинного путаного разговора. Оба питерских журналиста были абсолютно посторонние ей люди. В известном смысле враги. Но сейчас она просто не думала об этом. Она жила в ином времени. На календаре Алены было 16 сентября,
– ...Гия лежал в ванне. Пел песни на грузинском и на украинском. Время остановилось... Потом он вышел, спросил: нет ли у меня выпить? У меня было немножко виски... с какого-то праздника осталось. Он выпил рюмку, выкурил сигарету и оделся. Пора было идти на встречу... На встречу с ЭТИМИ. Я сказала: "Хочешь, я пойду с тобой?" А он засмеялся, сказал: "Глупости". Он взял только одну кассету из тех трех, что у нас были... Сказал: "Скоро вернусь",- и ушел. Мне было очень страшно.
Она умолкла. В тишине было слышно, как стучат часы.
– Почему, Алена, - осторожно спросил Андрей, - он взял только одну кассету?
– Что?
– спросила она.
– Почему он взял только одну кассету?
– Он страховался... Он хотел сначала посмотреть, что за люди придут от Отца? Привезут ли они деньги? Хотел записать номер машины.
– Крутая страховка, - буркнул Зверев. Алена не обратила на его реплику внимания. Она смотрела вниз, на свои тапочки - два плюшевых розовых бегемотика с синими глазами безмятежно улыбались. Они не знали, что такое отчаяние, боль и беда.
– Он ушел... а я стояла у окна и молилась... Я молиться не умею, я просто просила Бога, чтобы он помог нам. Я видела, как Гия пересек двор и поднялся на улицу. Там, у остановки, стояла машина - светлый "жигуленок". Гия сел в нее. Мне казалось, что сейчас машина сорвется с места, Георгия увезут, и я больше никогда его не увижу. Я не любила его. Он был эгоист, он был несправедлив к людям... но я очень боялась, что больше не увижу его. Но все обошлось. В ТОТ РАЗ все обошлось. Он вернулся. Вернулся сияющий, принес пачку долларов... Смеялся, говорил: "Я могу их строить как бойскаутов..." И мне тоже стало легче. Господи, какая я была дура!.. Дура, дура! Девчонка. Я увидела сияющего Гию, доллары и поверила вдруг, что все будет хорошо, что Бог меня услышал. Мы выпили по глотку виски. Мы были возбуждены как дети, которым объявили, что уроки на сегодня отменяются. Георгий сложил в пакет видеокассету, две "кассеты Стужи" и копии с них. Сказал, что возвращаться уже не будет... что Мирослава, дети... Я не знала, что вижу его в последний раз.
Алена умолкла, на глаза навернулись слезы. Неслышно подошел и потерся о ее ногу кот... Андрей понял, что она сказала все, что могла сказать, выплеснула свои эмоции и вот-вот закроется, замкнется и понесет свою подлую беду дальше. В какой-то мере ему даже было жаль эту женщину - маленькую, беспомощную и беззащитную сейчас. Он не представлял, как же она будет жить дальше с этим чудовищным
– Алена, - сказал Обнорский, - ты говорила, что Георгий хотел записать номер машины... он записал?
– Да, конечно, - сказала она, вытирая глаза по-детски - кулачками. Записал. Я потому и успокоилась тогда, потому что подумала: если есть номер машины... если известны люди... Значит, они не посмеют что-нибудь сделать с нами.
– Ты сохранила эту запись?
– спросил Зверев.
– Да, - сказала она.
Обнорский и Зверев переглянулись. Они оба не верили в такую удачу.
– А где она?
– спросил Обнорский.
– Там, - сказала Алена, никак не обозначив, где это "там".
– Где - там?
– Там, за портретом Георгия.
– Она качнула головой на тот портрет в рамке, что стоял на столе.
Не спрашивая разрешения, Андрей встал, подошел к столу и взял в руки фотопортрет Георгия Горделадзе.... Гия улыбался очень хорошей, открытой улыбкой. Андрей повернул портрет обратной стороной - пусто. Он отогнул четыре лепестка, вынул лист паспарту... на стол спланировал листок, вырванный из записной книжки.
Андрей прочитал: "8...9 КИЯ. Заец. Слепой".
– Отдай!
– закричала Алена.
– Отдай, сволочь!
* * *
Обнорский и Зверев сидели в салоне "пятерки" на бульваре Леси Украинки, возле то самой остановки, откуда Георгий Горделадзе уехал 16 сентября. Мимо проносились редкие автомобили. Отсюда были хорошо видны окна Алены. В окнах горел свет.
– Тварь, - сказал, глядя на окна, Зверев.
– Несчастная баба, - сказал Обнорский.
– А ты пожалей ее,- ответил Сашка неожиданно зло.
– Саша...
– сказал Обнорский.
Зверев перебил:
– Не надо. Проповедей не надо... Она - тварь. Если бы она сразу сообщила номер тачки, на которой его увезли... он был бы сейчас жив.
– Саша, послушай меня. Она, конечно, тварь... Но она не верила в то, что Георгия убьют. Она ведь позвонила посреди ночи Эстеру. И тот, видимо, ее успокоил: все в порядке, играем спектакль "Жертва режима". Играем версию "похищение". Спи спокойно, днем Гия сам тебе позвонит. И ведь он позвонил семнадцатого числа был звонок с Таращанско-го моторного на ее телефон. Какое-то время она сама верила в то, что ничего страшного не произойдет.
Зверев щелкнул зажигалкой, затянулся сильно и ответил:
– Брось! Брось, Андрюха... Она - прямая соучастница убийства Горделадзе. Если не в юридическом плане, то в моральном - бесспорно. И она сама это знает. А еще она знает поименно всех организаторов убийства... почему она до сих пор жива?
– Я думаю, что это ее бывший любовник Эстер отдал команду не трогать ее.
– А я думаю, что ее не убили только потому, что были уверены: она будет молчать. Они уже считали ее СВОЕЙ.
– Ты прав, - сказал Обнорский сухо.