Рассвет
Шрифт:
И мне не забыть его слова.
Небеса в мирах дуги затянуты дымом. Из тьмы его выбиваются лишь сотни и тысячи бомбардировщиков, к вою которых солдаты привыкают спустя пару суток, сумев пережить их. Бойня, что может закончиться менее чем за один оборот, растягивается порой на сотни лет. На планетах не остаётся жизни. Только грохот техники и взрывов, да крики, крики, крики.
Хичкимсэ бывал на трёх планетах. Три забитых телами пустоши. Потоки смертников прибывали туда одни за другими на бесконечных крейсерах. Десятки и сотни лет. Представить не могу, сколько трупов скапливалось там. По словам его, в некоторых
Хоть мне по силам понять мысли солдата, но волю его — никогда. Выжить там, где правит смерть — возможно ли? Под воем выстрелов рубить, крошить и разрывать попавших под удар, не видя лиц их за маской шлемов. Не видя ничего вокруг, во тьме сгорающего мира. За взрывами, что рвут поля сражений, не слышны крики и приказы. Вслепую сжав пикшет, остаётся им лишь рваться, биться, убивать.
Единожды я видел установку, подобные которой ходят по планетам дуги — громадное чудовище. С десяток орудий высились на квадратном корпусе. Столкнулся я с этим уже после тех далёких событий, после того, как узнал об ужасах фронта. И увидев самоходную установку ту, представил лишь хруст, с которым лопались рухнувшие под ноги ей тела.
О Рершер, глупец! Ты узнал об этом раньше, больше меня, так почему продолжил бежать в подобный мир? Это не твой долг, не твоя задача, так почему?
Теперь мне кажется, что в Империи есть место лишь тем, кто живёт ради других. Одни служат, иные приказывают. Кто-то спасает, а кому-то суждено убивать. Для прочих выход — лишь смерть.
И при том я верю, желаю верить, что ошибаюсь. Безумие Фронтовой дуги охватило две галактики, но не все миры. Те двое могут быть где-то, где угодно. Они глупы, оба, так что не отличишь. Логику солдата понять можно, а с таким как Рершер этого не выйдет. В день ссоры Звеифель он явился ко мне и, узнав, что меня преследовала Гвардия, поведал мне о рассказе Хичкимсэ.
Не мне было должно решать их спор. Не тому я обучен. Но отчаяние, если не страх, толкнули его в тот день на безумство. Возможно, мне стоило остановить Рершера. Стоило не вмешиваться, не давать данные! И всё же сделанного не изменить. Я был втянут в его планы с самого появления Хичкимсэ и до тех самых пор, пока Рершер с Звеифель не добрались до защитных костюмов.
Есть ли в том моя вина или заслуга? Свой долг я исполнял, и всё же подверг тех двоих опасности. Мне по силам было помочь лишь ранам тела, но не им. Даже ссора их угасла не по чьей-то милости, но по воле нашего мира. Кажется, они оба боялись тогда, но что может пересилить страх, если не больший страх? И чего стоит бояться больше, если не самой стихии, решившей уничтожить всё вокруг?
То был один из страшнейших дней в памяти моей — второе землетрясение с тех пор, как мы столкнулись с Хичкимсэ.
***
Холодный свет бил из-за спины. Вялые ноги переплетались одна за другой, неся Рершера через поток туш. Среди них он невольно высматривал одну фигуру: высокую, бледную, вероятно, ещё облачённую в её любимый багряный наряд. Но цветом волос её отливали лишь серо-песчаные скалы, висевшие
Рершер глазами цеплялся за всё вокруг: город, камни, мосты и транспорт, люди и семиолоиды. И всё же, мысли его держались за разговор с доктором. Тот пусть и невольно, но сбавил волнение. И также, не по воле своей, дал Рершеру совет.
Звеифель была у него. Она расспрашивала Ферниц’Гала об их разговорах, о Фронтовой дуге, о тайнах. Но в тот момент, доктор знал лишь толику истины, что, возможно, и спасло Рершера. Его жена не исчезла среди бесконечных стен и тоннелей и, подобно ему самому, что-то искала в городских тенях.
— Возможно, она вернётся в дом, — бормотал он, волочась через толпу. Двигался Рершер медленнее многих: он заставлял себя ускориться, начинал идти всё быстрее, но силы вновь и вновь испарялись из его ног. — Я должен достать костюмы. Звеифель поймёт, я уверен, она всё поймёт. Меня волнуют не только мечты, но и реальность.
Он умолк, заострив взор на четырёх фигурах, нависших над толпой. В их длинных тенях поток имперцев протекал через широкую улицу, расползаясь к цилиндрам своих домов. И Рершер, подобно прочим, поплыл под блестящим мостом, не отрывая глаз от угрожающей четвёрки. Их тела покрывала блестящая чёрным золотом броня, и ткани темнее ночи, украшенные пятиконечным гербом Империи, тянулись с их массивных талий. Лица каждого скрывал острый шлем, протянутый до ворота на изогнутой шее.
Но не вид их взволновал Рершера, не весь. Только длинные ниривинские пикшеты, лезвия которых блестели подобно тому, что сам он недавно направлял на Хичкимсэ.
Четверо гвардейцев взирали на многоглавую массу, уставив орудия к скалистым небесам. Они ждали, искали. Будто знали.
В полумраке моста Рершер укрыл свои мысли и страхи. Не следовало Гвардии знать о его целях: о том, что он шёл за защитными костюмами.
Ослепительный свет вернул его в ползущую сквозь улицы толпу. Мимолётом Рершер поднял глаза, проведя ими по громадным плоским лампам и, оглядев весь город, проверил оставшийся позади мост. Те четверо превратились в блестящие полосы среди серых теней, так и застыв на своих местах.
— Не двинулись, — прошептал он. — Видимо, зря я так переживаю. Но нет, не зря. Всё не зря. Я добуду защиту, а после вернусь, докажу Звеифель что я вижу реальность, вижу опасности, которые ждут нас. Она поймёт, что я готов.
За каждым поворотом, за каждым углом Рершер выискивал кого-то. С опасением ему приходилось красться в толпе, едва среди тёмных дорог рождался чёрно-золотой блеск. И в надежде вглядывался в чужие лица, пытаясь найти среди них одно. Чувства лишь мешали, разрывали надвое. Каждый новый шаг, новый взгляд делил мысли на страх и желания, что сливались в кровожадных порывах. Они терзали его, перетягивая из стороны в сторону, стоя на пути к заветной цели.
Мерзкая дрожь пробирала порой, в тени ли огромных зданий или же в лабиринте серых навесов, раскинувшихся над транспортными путями — сквозь весь город она следовала за Рершером, сковывая мускулы и принуждая застыть посреди пути. Она призывала его отступить.
Более десятка улиц и двух десятков уровней остались позади, когда заветный спуск предстал перед ним. Под сводом переплетённых производственных домов дорога уходила вниз. В глубинах тоннеля манил свет, искрящийся из каменистой пасти.