Разлюбил – будешь наказан!
Шрифт:
– Ну, – начинаю покручивать задницей, – мы будем разводиться?
– Будем, конечно, – говорит, – ты же так этого хочешь.
– Ну, может, я еще передумаю… Зачем мне разводиться с таким красавцем?
– Ах, вот как вы запели! – усмехнулся тигр. – Небось, все деньги просадили. Знаю я эти ваши песенки в конце месяца… Нет, нет, нет. Развод, только развод.
– Да? И ты решил, на каких условиях? Пустишь меня по миру?
Мне уже хочется укусить его за ушко. Сейчас кусну. Он вывернулся из моих зубов и притворился важным:
– Ну почему вы,
– Да. – Я начинаю строить глазки. – Как приятно звучит: «настоящие и будущие доходы»!
Сырку ему отрезала, раз такие дела. Подсунула бутербродик.
– Одно условие – в этот дом ты мужиков водить не будешь.
– Конечно, у меня будут мужики со своими домами, – я изловчилась и чмокнула его в колючую щеку, – и потом… мне некогда. У меня появятся духовные интересы.
– Знаем мы твои духовные интересы! – ухмыльнулся тигр.
– Может, тебе яичницу пожарить? – вырвалось у меня.
– Нет, спасибо, – он крутит носом, – я должен привыкать обходиться без завтраков.
– А ты… ко мне будешь приходить?
– К тебе? Зачем? Нет. Мне будет не до этого. У меня будет новый бизнес, командировки по всему миру. Скоро я похудею. Надену свой любимый костюм… А что ты цветешь? Ты же разводиться собралась?
– Я передумала.
– Что так?
– Детям нельзя жить без отца.
– Да. Детям нельзя жить без отца. А без матери можно.
– Антон, – я начинаю мяукать, – Антон, я не хочу терять вторую половину доходов.
Как всегда, за столом зазвонил телефон. Рома унюхал мой кофе. Пока тигр отвечает, я смотрю на него и не могу налюбоваться. О! Как же деньги украшают мужчину! Особенно молодого и умного. Посмотрите, какой у меня красавец на кухне! Живот у него совсем небольшой. И лицо никакое не опухшее. И не намечается у него никакого второго подбородка. А кожа смуглая, глаза с восточным загадочным разрезом, и колечко на безымянном пальце ему идет. Мое колечко!
А секс? Секс как еда. Случается, что блюдо подгорает, и мухи попадают в суп, но ведь у нас не Баден-Баден, чтоб из-за этого ресторан закрывать.
Какой туман волшебный за окном! Я смотрю на дорогу, на поля и соседние цветники. Беспризорная белая кошка залезла на беседку и прячется в виноградных листьях от моего Макса. Сквозь молочные волны просвечивает трава и еще спящие маки…
К нашим воротам подъезжает эвакуатор, и на нем новая машина Ромы. Всмятку, капот снесло совсем. А Рома? А Рома вот он, живой, выпрыгивает из кабины и все еще по телефону разговаривает с моим тигром.
Рома был летчиком. Рома не может забыть самолеты. И, конечно, любит аплодисменты. Оказывается, вчера вечером он спешил в летное училище на встречу со старыми друзьями. Немножко опаздывал, потому что по пути уболтал двоих клиентов. Спешил. Решил проскочить между подъемным краном
Мой тигр сбрасывает халат и натягивает джинсы:
– Ты прикинь, крошка, у него подушки не сработали. Хорошо, хоть пристегнулся.
– С ним все нормально? – Я смотрю вниз, из окна.
Рома в порядке, загоняет машину в самый дальний гараж.
– А зачем он ее прячет?
– Мышь моя, он не хочет, чтоб народ все это увидел.
– Почему?
– Ты не понимаешь?
– Он что, стесняется? Он же чуть не разбился и думает о такой ерунде!
– Все, все, мне некогда тебе объяснять мужскую психологию. Посиди там сама, в Интернете почитай…
Антон уже почти убежал, и дверь уже почти закрылась, медленно поворачиваясь на петлях, но я успела подставить ногу, успела поймать его за рубашку, и он поцеловал меня, и губы у него были еще горячие от кофе. Исправляется, малыш!
27. Меня никто не любит!
В воскресенье с утреца моя мама начала двигать мебель. Толкает буфет, тот самый трофейный, из Берлина. Мореный дуб! Гляжу, как она в него уперлась, и думаю: «Не к добру». У кого нервы в порядке, те мебеля не тягают. А у моей мамы осложнение после деноминации – подавленный невроз, она боится паперти и одиночества.
А я вообще не понимаю, что это за дурная наклонность – все драматизировать? Это порок. Я, как жертва драматизации, знаю точно, это порок не менее страшный, чем гордыня и алкоголизм. С драматизацией нужно бороться. Но вы попробуйте, скажите ей об этом, она драматично швырнет в вас утюгом. Так и тянется ее швабра в мою комнату, подбирается к моему столу, только ноги успеваю поднимать. А я работаю, между прочим, как старшие товарищи посоветовали. Две статьи шпарю к понедельнику, а мне еще программу на радио записывать.
Вы прикиньте, меня взяли в штат! Такую крошку. Отдали мне весь отдел радио – говори что хочешь. Раньше там читались сводки: что на полях да что в райкоме, кому грамоту, кому медаль. А теперь я бегаю повсюду с репортерским магнитофоном и впариваю в эфир свои забавные новостюшки. Вот так, как сейчас с вами разговариваю, так же и в микрофон говорила про банкротство всех городских предприятий. «Ничего страшного! – Я народ веселила. – Скоро у нас будет свободный рынок. И конкуренция сделает свое дело!»
Жаль, моя мама долго радоваться не умеет. Вижу грозовые зарницы в глубине ее глаз. Все из-за того, что ей зарплату на три месяца задержали. И вот он грянул, гром, взбрело ей в голову меня покормить.
Наливает супчик. Легкий, овощной, не самый плохой в ее жизни супчик:
– Ешь! Ты испортишь себе желудок своими диетами!
– Попозже. – Я стучу на печатной машинке и никакую физику учить не собираюсь.
– Нажрешься на ночь! А потом опять на голодовку!
– Ну и что? – говорю и знаю: пленных она не берет.